Соблазнение строптивой
Шрифт:
Тело сделалось тяжелым. Дженна чувствовала, как оно плывет по течению, падает, тонет.
Стальные руки поймали ее – хватка была мертвой. Они прижали ее к железному телу, которое казалось почему-то человеческим. Дженна почувствовала тепло и странное ощущение безопасности. Обман: теперь только Харон мог обнимать ее, а его объятия были пронзительно холодной хваткой смерти.
Дженна отдалась на волю этим рукам, позволила телу обмякнуть, разуму опустеть. Последняя осознанная мысль была о Бренче, о правде, которую она так старалась отвергнуть, – о правде, которую он никогда
Дженна кашляла и хрипела. Легкие горели огнем. Желудок конвульсивно сжимался, и ее рвало водой. Что-то двигалось по телу, выдавливая из нее жизнь.
Руки. Они вжимали ее в мягкую грязь, волокли вверх и снова толкали вниз. Изо рта и носа выливались новые порции воды. Дженна застонала и слабо оттолкнула надоедливые руки. Ей нужен был только сон. Сон и забвение.
– Дыши, Дженна. Пожалуйста, дыши, – для меня.
По телу разлилось тепло. Спокойствие. Но оно было только внутри. А снаружи плоть осталась ледяной.
– Давай же, милая. Нужно выкачать воду из твоих легких.
Руки снова давили ей в спину. Почему они не оставят ее в покое? Она так устала. Но руки не унимались. Ее опять вырвало.
– Умница.
Теплота охватила ее. Объяла ее тело. Она двигалась, ее несло. Вода? Нет, сейчас ей хорошо, спокойно. Что-то треснуло, упало. Шаги по дереву. Ее опустили на что-то мягкое. Руки ласкали ее лицо.
– Открой глаза, ради меня, Дженна. Пожалуйста, будь хоть пинкертоном, только открой глаза.
Веки весили по пятьдесят фунтов. [95] У нее не было сил открыть их. Однако сделать это хотелось. Ради голоса. Ради него.
Дженне удалось приподнять тяжелые веки, чего едва хватило, чтобы различить неясный образ. Лицо: Знакомое, прекрасное. Она постаралась изо всех сил и открыла глаза шире. Его лицо колыхалось перед ней, как туман от водопада.
– Бренч? – У нее был голос простуженной лягушки.
– С возвращением, милая, – послышался его голос. – Как ты себя чувствуешь?
95
50 фунтов – 22,7 кг
– Плохо. У меня все болит.
– Знаю. У тебя все тело в синяках оттого, что тебя било водой об стены штрека. Но с тобой все будет хорошо. Переломов нет.
– Холодно, очень холодно.
– Держись, я тебя согрею.
Дженна проводила взглядом размытую фигуру Бренча, когда тот проковылял через всю комнату к большой черной чугунной плите. Когда он открыл заслонку, из топки вырвались языки пламени. Макколи подбросил дров. Глаза Дженны медленно закрылись.
Она вскрикнула, когда одеяло стянули с ее тела. Зубы застучали. Быстро и нежно Бренч снял с нее изорванную мокрую одежду. Потом он накрыл ее ворохом одеял. Он тер ей ступни, икры, предплечья и кисти, осторожно пряча их под одеяло, когда завершал процедуру. Когда и это не смогло остановить дрожь в ее теле, Бренч тоже разделся. Он скользнул под одеяла рядом с Дженной и обнял ее, бережно прижимая ее к себе, отдавая ей свое тепло.
Дженна слабо
– Я слишком устала, Бренч.
Он хрипло рассмеялся.
– Я просто согреваю тебя самым эффективным способом. Расслабься. Засни, если можешь.
Она могла. Жар и уют тела Бренча были для нее бальзамом. Кошмар закончился. Она в безопасности. Дрожь прекратилась, и вскоре она крепко заснула.
Но опасность для жизни Дженны еще не миновала. Больше недели она то теряла сознание, то вновь приходила в себя, борясь с приступами леденящего холода, сменяющимися жаром лихорадки.
Бренч оставлял Дженну только чтобы справить нужду в уборной, что стояла за хижиной. Еду приносил пожилой старатель, который готовил для шахтеров «Серебряного слитка». Один из рабочих регулярно наполнял бочку, что стояла за дверью, питьевой водой, а деревянную коробку – хворостом для растопки. Другой взял на себя заботу о Сатане. Каждое утро Мигель привозил чистые простыни и другие припасы и узнавал, как дела. Уезжая в город, он забирал грязное белье и простыни, чтобы Маура и Голубка постирали их дома. Иногда испанец привозил свежий бульон и луковые пластыри от Мауры или индейские травяные снадобья от Голубки.
Дважды Маура приезжала в коляске, настаивала, что Дженну нужно забрать в гостиницу. Бренч отказывался. Погода по-прежнему была дождливой, и он боялся перевозить больную. Тряска в дороге не пойдет ей на пользу, говорил он. Маура и Голубка хотели приехать на шахту, чтобы помочь ухаживать за Дженной. Бренч настоял на том, что будет сам о ней заботиться. Он бережно обтирал ее разведенным спиртом, чтобы сбить температуру. Он терпеливо вытирал бульон и лекарства, вытекавшие изо рта у Дженны, когда он давал их ей. Он помогал ей пользоваться ночным горшком, когда она была в состоянии делать это, а в противном случае менял испачканные простыни. Он чуть не потерял ее, и мысль даже на мгновение выпустить ее из виду пугала его.
В бреду Дженна лопотала что-то о крысах, томминокерах и непроглядной тьме. Она проклинала Хендрикса и выкрикивала предостережения Бренчу. Она снова и снова повторяла: «Дженна Ли-Уиттингтон, родилась в Блэкхоке, Колорадо, третьего апреля 1857 года. В здравом уме, нужно оставаться в здравом уме».
Она детским голосом звала маму. Иногда она пыталась утешить мать: «Со мной все хорошо, мама. Не волнуйся. Я найду папу, заставлю его поплатиться. Не волнуйся».
Чаще всего она звала Бренча. «Прости, Бренч, прости. Не нужно меня ненавидеть. Я не вынесу, если ты будешь меня ненавидеть».
– Все хорошо, – шептал Бренч, прижимая к себе Дженну. – Я не ненавижу тебя, я бы никогда не смог тебя ненавидеть. Я люблю тебя, Дженна, и не важно, что ты агент Пинкертона.
Он осушал поцелуями ее слезы и шептал нежные слова любви и утешения, пока она не затихала.
Бренч урывками дремал на второй койке, испуганно просыпаясь, когда осознавал, что крепко заснул. В такие моменты его взгляд сразу же устремлялся к Дженне. Если она лежала тихо, он впивался взглядом в укрывавшие ее одеяла и, затаив дыхание, ждал, когда поднимется и опустится ее грудь, чтобы удостовериться, что она жива.