Соблазнение строптивой
Шрифт:
– Нет, другой. В общем, немец получил ранение, и его пришлось отправить в больницу Святого Марка в Солт-Лейк-Сити. Джесон Таттл оказался в той же палате, но его уже выписали. Бренч сдал Мэрфи констеблю Мору перед тем, как отправился тебя искать. Сегодня утром он узнал, что арестованный сбежал, так что ему надо было поехать к Мору.
Дженна ничего не сказала. История звучала правдоподобно, однако она чувствовала, что ей чего-то недоговаривают. Бренч, скорее всего, не вернется, пока она не уедет. Дженна поклялась, что сделает это как можно скорее. Но ей было больно. Она и не представляла, что может быть
Почти всю следующую неделю Дженна провела во сне. Она ела все, что приносили Маура и Голубка, послушная, как новорожденный ягненок. Однако тело медленно набирало силу. Дженне не нужно было объяснять, что ее мрачное настроение тормозит выздоровление. Но с этим ничего нельзя было поделать.
Солнце светило в окно, рисуя неправильный светло-желтый прямоугольник на голом деревянном полу за лилово-голубым тряпичным ковриком, что лежал рядом с кроватью Дженны. Внизу, на улице, кричали и смеялись дети, слышно было, как мимо проезжают коляски и лошади. Дженна гадала, может ли среди этих лошадей оказаться Сатана, когда в дверь постучали. Молодая женщина пригласила стучавшего войти, ругая себя, что молится, чтобы им оказался Бренч.
– Юджиния? – Мужчина со снежно-белыми волосами и бледным лицом просунул голову в приоткрытую дверь. – Можно войти?
Дженна уставилась на незнакомца, не понимая, что могло ему от нее понадобиться. Тот вошел в комнату, опираясь на костыли, и прислонился к двери. Одна нога незнакомца была в гипсе.
– Рембрандт! – воскликнула Дженна и села прямо. – Ты совсем по-другому выглядишь без бороды, моложе… и очень привлекательно. Неудивительно, что мама влюбилась в тебя. Как твоя нога?
Рембрандт небрежно махнул рукой и заковылял к кровати.
– Несерьезный перелом. Срастется за пару недель. Тебе лучше?
– Я в порядке, просто еще слаба. Пожалуйста, садись.
Дженна смотрела, как Рембрандт подтащил к кровати стул и опустился на сиденье. Он похудел, заметила молодая женщина. Она не кривила душей, когда говорила, что он выглядит моложе – моложе на все двадцать лет. Дженна бросила взгляд на фотографию, что стояла на ночном столике. Теперь сходство было очевидным. Как он, наверное, был потрясен, когда впервые увидел ее и она показала ему его собственную фотографию в день свадьбы.
– Как агент Таттл? – спросила она. – Голубка сказала, что его выписали из больницы. Он здесь, в Парк-Сити?
– Он вернулся в Денвер несколько дней назад. Хендрикс теперь в тюрьме, а с Мигеля сняли все обвинения.
Дженна знала о Хендриксе и Мигеле, но почему-то удивилась отъезду Таттла.
Рембрандт полез в куртку и достал из внутреннего кармана конверт.
– Таттл заходил, чтобы оставить это для тебя.
Дженна взяла простой белый конверт и повертела его в руках. На лицевой стороне значилось ее имя. Конверт был запечатан.
– Давай, прочти. Узнай, что там, милая.
Молодая женщина нехотя вскрыла конверт, уверенная, что послание содержит какой-нибудь упрек. Когда она развернула письмо, на колени упал банкирский чек. [96] Дженна судорожно сглотнула, увидев сумму.
– Тысяча долларов! Не понимаю.
– Это награда за поимку преступника.
– Но Мигеля оправдали. И за него в любом случае было назначено только
– Пятьсот долларов за поимку грабителя поездов – кем бы он ни был. А остальное – от Пинкертона за поимку убийцы денверского агента. Леонарда Снайпа и Слоана Макколи застрелил Вирджил Годби, но он нажимал на курок по приказу Хендрикса. Слид предстанет перед судом и за это. Таттл сказал, что ты заслужила обе награды, и я согласен с ним, – Рембрандт указал на бумагу, которую Дженна все еще держала в руках. – Там, наверное, записка?
96
Банкирский чек – приказ о выплате денег, выданный одним банком другому либо одним филиалом банка другому филиалу того же банка.
– Ах да, – Дженна покраснела от удовольствия, пробежав глазами несколько строк. – Уильям Пинкертон согласился оставить меня на работе, если я пообещаю никогда больше не действовать в одиночку без его на то позволения.
Рембрандт улыбнулся.
– Я знал, что Таттл ему телеграфировал. Я очень горжусь тобой, Дженна.
Она снова стала читать записку.
– Таттл пишет, что сочтет за честь работать со мной. Что я обладаю хладнокровием и ловкостью, необходимыми каждому детективу.
– Так и есть.
Дженна по-мужски фыркнула и смяла в кулаке письмо.
– Он не видел, как я бродила по той шахте. Если бы Бренч вас не нашел, Таттл мог до смерти истечь кровью, пока я привела бы помощь. – Она устремила взгляд в пустоту, вспоминая. – Холодным в том тоннеле оставалось только мое тело. Я тогда почти окоченела. Если бы меня не вынесло потоком наружу, я бы до сих пор рыскала в темноте, пугаясь крыс и… и еще кое-чего.
Дженна вздрогнула.
Рембрандт усмехнулся. Он стал гладить ее руку.
– Я видел, как взрослые мужчины в два раза больше тебя становились белыми как полотно, заслышав странные звуки в штреке. Так возникают истории о привидениях и злых существах, моя хорошая. У меня у самого пару раз волосы вставали дыбом, когда я был в шахте один.
Ее отец был добрым человеком. Когда она знала его только как Рембрандта, то принимала его доброту как должное. Он просто был таким, и все. Оказалось, что человек, которого ей хотелось видеть своим дедушкой, на самом деле был ее собственным отцом. Это было странно и одновременно хорошо.
Рембрандт опустил взгляд на ладонь Дженны и посерьезнел. Его пальцы загрубели от мозолей. Но голос его был мягким, а поднявшийся навстречу взгляд – наполненным болью.
– Я должен кое-что спросить. – Он глубоко вздохнул, чтобы собраться с силами. – Твоя мать была на шестом месяце беременности, когда я покинул ее. Но ты говорила, что у тебя нет ни братьев, ни сестер. Я чуть с ума не сошел, гадая, что могло произойти, но слишком боялся расспросить тебя об этом.
Дженна долго смотрела на отца, прежде чем ответить. Судьба сыграла с ними злую шутку. Молодой женщине вспомнилось, какой меланхоличный вид был у Рембрандта, когда он зашел проведать ее после пулевого ранения. «Мало кому удается идти той дорогой, которой больше всего хочется», – сказал он тогда. Теперь она знала, о чем он горевал: дорога, которую перед ним закрыли, вернула бы его к жене и дочери пятнадцать лет назад.