Соблазнить негодяя
Шрифт:
Взяв полотенце, он стал вытирать волосы, не сводя с нее взгляда и думая о том, скоро ли она поймет, что для того, чтобы посмотреть его ногу, ей придется увидеть еще много чего. Это могло бы даже показаться забавным, если бы его не трясло так сильно от холода и боли.
— Давайте снимем мокрые вещи, — произнесла она ровным, невыразительным тоном, каким с ним разговаривала дюжина сестер и сиделок, без намека на игривость, но его тело тут же ответило возбуждением, которое он поспешил подавить. Жилет и бабочка в два счета оказались на полу.
Рубашки он лишился не
— Моя грудь, наверное, выглядит не так, как раньше, — негромко произнес он, думая, предавались ли они любви при свете, как ему нравилось.
Наконец рубашка его была брошена на остальную снятую одежду, и Мерси начала осматривать его, водя пальцами над самой кожей. Может, она боялась, что, если прикоснется к нему, он вздрогнет? Скорее всего, так и случилось бы. Его чрезвычайно возбуждало то, что они уже познали друг друга, но он не помнил, каково это. Но еще это было неприятно. Не знать, как он доставлял ей удовольствие, чему мог ее научить и чем еще мог поделиться.
Она наклонилась, стоя перед ним. Ее грудь скользнула по его руке. Несмотря на боль, ощущение от этого прикосновения, подобно молнии, ударившей в землю, опустилось прямиком в пах. Он не собирался расстегивать брюки. Хотя, если учесть, что их связывало, ее не должно было удивить его возбуждение.
Выпрямившись, она накинула ему на плечи одеяло, соединив спереди углы, чтобы он не стеснялся. Стеснительность не входила в число знакомых ему чувств. Чего, по-видимому, нельзя было сказать о ней. Значит, в темноте. Он овладевал ею в темноте. Почему она так смущалась? Он ее чем-то испугал тогда? Но ведь он много раз знакомил женщину с особенностями мужского тела и прекрасно знал, как это делается. Правда, уроки эти не заканчивались появлением орущего ребенка.
— Вам нужно снять брюки, — сказала она, отступая.
— Почему вы покраснели, Мерси? — спросил он. Имя ее прозвучало как-то странно, словно он никогда прежде его не произносил. Но такого не могло быть.
— Время позднее, — ответила она.
Что это — истинная причина или желание уйти от ответа? Ухаживая за ранеными, она наверняка видела много мужских тел.
Его попытка снять брюки и рейтузы, придерживая одеяло, не увенчалась успехом, тем более что ноги отказывались удерживать его вес.
— Оставьте меня на минуту и возвращайтесь, — велел он.
Кивнув, она поспешно вышла за дверь. Странная реакция.
Возможно, его комната напомнила ей о другой ночи, когда между ними вспыхнула страсть. С большим трудом стянув с себя брюки и рейтузы, он сел на кровать и запахнулся одеялом. Думая о ее стыдливости, не о своей.
— Мерси!
Дверь чуть-чуть приоткрылась, и она заглянула с таким видом, будто боялась увидеть какое-то чудовище. Он рассмеялся бы, но стягивание брюк оказалось слишком суровым испытанием для ноги. Нужно было срезать чертовы штаны,
Она опустилась перед ним на колени, и он тут же подумал, делала ли она это прежде. Трепет желания охватил его. Он содрогнулся. Да что же это с ним?
Несмотря на свою многоопытность, он как будто превратился в похотливого юнца. Если бы не адская боль в ноге, он уже бросил бы ее на кровать, вмиг сорвал бы с нее ночную рубашку, и перед ним предстало бы ее обнаженное тело…
— Прошу прощения, — прошептала она, поднимая край одеяла над его ногой. — Я буду осторожна.
Только он не хотел осторожности. Он хотел грубости, стремительности, страсти. Он хотел…
— Господи боже! — прошептала она в ужасе.
Резкая, невыносимая боль пронзила ногу, заставив его вскочить с кровати. Одеяло полетело на пол.
— Черт! Я же просил не прикасаться!
Только сейчас он сообразил, что, вскакивая, схватил ее за руку и рывком поднял на ноги. Ее взгляд метнулся вниз и вернулся к его лицу. Ее глаза были широко распахнуты, и она дрожала так же сильно, как и он. Боль ослабила возбуждение в паху, но не настолько, чтобы там не на что было смотреть.
— Чему вы так удивляетесь? — спросил он. — Почему покраснели? Почему так часто задышали? Вы это уже видели раньше.
Осязали. Принимали.
Она сглотнула, облизнула губы, и, несмотря на разливающуюся по телу боль, ему чертовски захотелось наклониться и попробовать эти губы на вкус. Отвлечься. Ему нужно было отвлечься.
— Просто… прошло… так много времени, — пролепетала она. — Я забыла…
Он понимал, что не должен обижаться на то, что она забыла, как выглядит его арсенал (в конце концов, сам-то он вообще позабыл о ее существовании), и все же это было неприятно и дало ему понять, каково это — быть недостойным запоминания. Можно представить, каково будет ей, если она узнает, что он совсем ее не помнит… если не считать воспоминаний, появившихся за этот день.
Потом, к его несказанному удивлению, она с видом упрямицы вскинула подбородок.
— Я знаю, вы хотите отвлечь мое внимание. Как давно у вас такая нога? — осведомилась она.
Раздутая, красная, горячая.
— Несколько дней. Я ездил верхом, ходил пешком, делал все, чтобы она побыстрее зажила. Но она, как видно, не хочет. Думаю, если я ставлю ее в покое…
— Нужно осмотреть ее внимательнее.
— Вы же видите, что происходит, когда вы прикасаетесь к ней.
— В Ускюдаре вы терпели и не такое. И никто у вас разрешения там не спрашивал. Садитесь. Живо!
Произнесено это было командирским, совсем не ангельским голосом, но это его заинтриговало и возбудило еще сильнее. И еще: она намекнула ему на их прошлое. Ему захотелось все это обдумать. Она его знала, когда он был ранен. Возможно, это она выходила его. Когда она впервые появилась в госпитале? Происхождение каких его шрамов ей известно?
Он сел и, подняв одеяло, прикрыл им здоровое бедро, оставив для осмотра больную ногу. Она снова опустилась на колени. Когда ее пальцы приблизились, он приготовился.