Собор Парижской Богоматери (сборник)
Шрифт:
– Куда это вы едете, Тибо, Tybalde ad dados? Повернувшись спиной к университету, а лицом к городу?
– Он, наверное, едет искать квартиру в улице Тиботодэ! [11] – крикнул Жан де Мулен.
Вся компания с ревом повторила его остроту и неистово захлопала в ладоши.
– Вы, значит, хотите поселиться в улице Тиботодэ, ведь так, господин ректор, чертов игрок?
Потом наступила очередь других сановников университета.
– Долой надзирателей! Долой жезлоносцев!
11
Непередаваемая
– А это что за птица? Не знаешь ли ты, Робен Пуспен, кто это?
– Это Жильбер де Сюильи, Gilbertus de Soliaco, канцлер Отенской коллегии.
– Постой, вот мой башмак. Тебе ловчее, брось-ка его ему в физиономию!
– Saturnialitias mittimus ecce nuces [12] .
– Долой шестерых богословов с их белыми стихарями!
– Так это-то богословы? А я думал, что это шесть белых гусей, которых святая Женевьева пожертвовала городу.
– Долой медиков!
12
Вот мы и швыряем орешки сатурналиев (лат.).
– Долой диспуты на заданный и выбранный по желанию тезис!
– А! Вот канцлер святой Женевьевы, швырну-ка в него своей шапкой! Немало он мне насолил! Он отдал мое место у нормандцев маленькому Асканию Фальзаспада из Буржской провинции, потому что он итальянец.
– Это несправедливо! – закричали все студенты. – Долой канцлера святой Женевьевы!
– Эй! Иоахимде Ладегор! Э-гей! Луи Дагюиль! Э-гей! Ламбер-Гоктеман!
– Ко всем чертям покровителя германской нации!
– И капелланов капеллы с их серым меховым облачением! Cum tunicis grisis [13] .
13
С серыми туниками (лат.).
– Seu de pellibus grisis furratis [14] .
– Ого! Профессора университета! Все красивые черные мантии! Все красивые красные мантии!
– У ректора получился недурной хвост.
– Право же, можно подумать, что это венецианский дож идет обручаться с морем!
– Смотри-ка, Жан! Каноники Святой Женевьевы!
– К черту каноников!
– Аббат Клод Шоар! Доктор Клод Шоар! Вы, должно быть, ищете Мари Жиффар?
– Она живет на улице Глатиньи!
14
Или с серыми овчинными шкурами (лат.).
– Она греет постель королю распутников!
– Она выплачивает свои четыре денье – quatuor denarios.
– Aut unum bombum [15] .
– Вы хотите, чтобы она дала вам по носу?
– Смотрите! Это едет Симон Сангэн, избиратель из Пикардии, а сзади сидит его жена.
– Post equitem sedet atra cura [16] .
– Смелее, мэтр Симон!
– Доброго утра, господин избиратель!
– Спокойной ночи, госпожа избирательница!
15
Или одну потасовку (лат.).
16
Сзади него черная забота (лат.).
– Какие счастливцы – им видно все! – со вздохом проговорил Жан де Мулен, все еще цепляясь за завитки своей капители.
Между тем книгопродавец университета Андри Мюнье нагнулся к уху королевского меховщика Жилля Лекорню.
– Ну, право же, сударь, пришел конец света! – сказал он. – Никогда еще не видано было такой распущенности студентов. А всему виной эти проклятые новые изобретения – пушки, кулеврины, бомбарды, а в особенности книгопечатание – еще одна немецкая язва! Не будет больше ни рукописных сочинений, ни книг. Да, книгопечатание убивает книжную торговлю. Пришел конец мира!
– Верно, верно! Это видно уж по тому, как бойко стал расходиться бархат, – заметил меховщик.
В эту минуту пробило двенадцать.
– А! – в один голос воскликнула вся толпа.
Студенты замолчали; в зале поднялась страшная суматоха. Головы задвигались, ноги зашаркали, люди начали оглушительно кашлять и сморкаться; каждый старался устроиться поудобнее; затем наступила глубокая тишина. Все шеи вытянулись, все рты открылись, все глаза устремились к мраморной площадке. Но там не было никого. Только четыре сержанта, вытянувшись в струнку, продолжали стоять неподвижно, как раскрашенные статуи. Все взгляды обратились к эстраде, приготовленной для посольства; дверь была затворена, и эстрада пуста. Вся эта толпа ждала с самого утра, полдня, посольства и мистерии. Но лишь один полдень настал вовремя.
Это было уж слишком.
Подождали одну, две, три, пять минут, четверть часа – представление не начиналось. Эстрада оставалась по-прежнему пустой, сцена – немой. Нетерпение начало сменяться гневом. Послышались недовольные возгласы – правда, еще негромкие – и сдержанный гул голосов: «Мистерию! Мистерию!» Возбуждение росло. Буря, пока еще вызывавшая лишь ропот, готова была разразиться каждую минуту. Первая искра вспыхнула благодаря Жану де Мулену.
– Мистерию, и к черту фламандцев! – крикнул он во всю силу своих легких, обвившись, как змея, вокруг капители.
Толпа захлопала в ладоши.
– Мистерию! – заревела она. – Ко всем чертям Фландрию!
– Начинайте мистерию, и сию же минуту! – продолжал студент. – А не то мы взамен представления повесим судью!
– Верно, верно! – подхватила толпа. – А для начала повесим его сержантов.
Поднялся страшный шум и крики. Несчастные сержанты побледнели и переглянулись. Толпа надвигалась на них, того и гляди рухнет легкая деревянная балюстрада, отделяющая их от зрителей.
Минута была критическая.
– Вздернуть их! Вздернуть! – кричали со всех сторон. Вдруг ковер, закрывавший вход в одевальную, откинулся, и показался человек, один вид которого усмирил толпу и, словно по волшебству, превратил ее гнев в любопытство.
– Тише! Тише! – раздались отовсюду голоса.
Вошедший неуверенно и боязливо шел по площадке, ежеминутно кланяясь. И чем ближе он подходил к краю, тем ниже становились его поклоны и тем больше были они похожи на коленопреклонение.
Между тем шум мало-помалу затих. Остался только тот легкий гул, который всегда стоит над замолчавшей толпой.