Собор Святой Марии
Шрифт:
Страх. Огонь, боль, грех, наказание… Черный монах кричал, продолжая свою обличительную речь до тех пор, пока не овладел их духом. Удивительно, но эту общину он начал чувствовать уже с первой проповеди.
— У вас есть время, три дня, — сказал он в конце. — Всякий, кто сам придет, чтобы исповедаться в своих грехах, будет принят доброжелательно. По истечении этих трех дней… наказание будет примерным. — Инквизитор повернулся к офицеру: — Разузнай об этой белокурой женщине, о босом мужчине, а также о человеке
В течение трех дней милосердия Жоан сидел за столом без движения, в отличие от писаря и солдат, которые то и дело меняли положение, пока медленно и молчаливо текло время.
Только четверо пришли развеять тоску: двое мужчин, которые не выполнили свою обязанность явиться на мессу, женщина, признавшаяся, что несколько раз не повиновалась своему мужу, и ребенок, застывший у косяка двери.
Кто-то толкнул его в спину, но мальчик, смотревший на монаха своими огромными глазами, выделяющимися на худеньком лице, отказался входить, оставаясь наполовину снаружи, наполовину внутри.
— Входи, мальчик, — сказал ему Жоан.
Ребенок попятился, но чья-то рука втолкнула его в комнату и закрыла за ним дверь.
— Сколько тебе лет? — спросил Жоан.
Ребенок окинул взглядом солдат, писаря, склонившегося над столом, и Жоана.
— Девять лет, — ответил он, запинаясь.
— Как тебя зовут?
— Альфонс.
— Подойди, Альфонс. Что ты хочешь сказать нам?
— Что… что два месяца тому назад я сорвал фасоль в огороде соседа.
— Сорвал? — переспросил Жоан.
Альфонс опустил глаза.
— Украл, — робко произнес мальчик.
Жоан поднялся с тюфяка и снял нагар со свечи. Вот уже несколько часов, как селение погрузилось в тишину, а он тщетно пытался уснуть. Жоан закрывал глаза и начинал дремать, но слеза, которая текла по щеке Арнау, заставляла его проснуться. Монах снова опускал веки, но все заканчивалось тем, что он приподнимался, порой резко, порой в поту, а иногда медленно, чтобы затем вновь погрузиться в воспоминания, которые ему не давали заснуть.
Ему нужен был свет, чтобы грустное лицо Арнау не являлось ему среди теней.
Жоан посмотрел, сколько масла осталось в лампе, и в который раз улегся на тюфяк. Было холодно. Все время было холодно. Несколько секунд он всматривался в дрожание пламени и мечущиеся на стене черные тени. В единственном окне спальни не было форточек, и ветер дул сквозь него. «Все мы танцуем один танец…» Он укутался в одеяло и заставил себя сомкнуть глаза. Почему до сих пор не светает? Еще один день, и три дня милосердия закончатся. Жоан погрузился в полудрему, но не более чем через полчаса очнулся весь в поту.
Лампа
Накинув на плечи одеяло, он подошел к окну.
Еще одно селение. Еще одна ночь в ожидании рассвета.
Пусть поскорее наступит следующий день…
Наутро несколько крестьян, охраняемых солдатами, выстроились в очередь перед домом.
Она сказала, что ее зовут Перегрина. Жоан притворился, что не обратил особого внимания на белокурую женщину, которая вошла в комнату. От первых трех он ничего не добился. Перегрина осталась стоять перед столом, за которым сидели Жоан и писарь. Огонь потрескивал в очаге. Больше с ними никого не было.
Солдаты оставались перед домом. Внезапно Жоан поднял взгляд. Женщина задрожала.
— Ты что-нибудь знаешь, Перегрина? Бог бдит над нами, — твердо сказал Жоан. Перегрина согласилась, не отрывая глаз от земляного пола. — Посмотри на меня. Мне нужно, чтобы ты на меня посмотрела. Или ты хочешь гореть в вечном пламени? Посмотри на меня. У тебя есть дети?
Женщина медленно подняла глаза.
— Да, но… — пробормотала она.
— Но не они грешники, — перебил ее Жоан. — А кто, Перегрина? — Женщина вздрогнула. — Кто, Перегрина?
— Богохульствует, — подтвердила она.
— Кто богохульствует, Перегрина?
Писарь приготовился записывать.
— Она…
Жоан терпеливо ожидал в наступившей тишине. У нее уже не было выхода.
— Я слышала, как она богохульствует, когда сердится… — Перегрина снова уставилась в земляной пол.
— Сестра моего мужа, Марта. Она говорит ужасные вещи, когда сердится.
Скрип пера заглушал все прочие звуки.
— Еще что-нибудь, Перегрина?
На этот раз женщина спокойно подняла голову.
— Больше ничего.
— Точно?
— Клянусь вам. Вы должны мне верить.
Он ошибся только с человеком с черным поясом. Босоногий донес на двух пастухов, которые не соблюдали воздержания. Он утверждал, что видел, как те ели мясо во время Великого поста. Молодая женщина с малышом, преждевременно овдовевшая, грешила со своим соседом, женатым мужчиной, который не прекращал делать ей бесчестные предложения… И даже ласкал ей грудь.
— А ты, ты позволила? — строго спросил ее Жоан. — Испытывала удовольствие?
Женщина расплакалась.
— Ты уступила? — настаивал Жоан.
— Мы хотели есть, — всхлипнула она, поднимая ребенка.
Писарь отметил у себя имя женщины. Жоан пристально посмотрел на нее. «А что он тебе дал? — подумал он. — Краюху сухого хлеба? Как же низко оценивается твоя честь!»
— Признавайся! — приказал Жоан.
Еще двое крестьян донесли на своих соседей. Еретиков, как они утверждали.