Собор Святой Марии
Шрифт:
— Но мы-то сможем обеспечить себя зерном? — спросила баронесса, не скрывая возникшей у нее озабоченности.
— Ты не хочешь меня понять, дорогая. Мы сможем заплатить за пшеницу… если она будет, но я допускаю, что наступит момент, когда ее просто не будет. Если этот момент уже не наступил. Проблема заключается в том, что, несмотря на рост цены пшеницы в десять раз, люди продолжают зарабатывать столько же.
— Значит, у нас не будет недостатка зерна, — перебила его Изабель.
— Нет, но…
— И Бернат не найдет работы.
— Не думаю, но…
Устав от его объяснений, баронесса вздохнула.
— Это единственное, что меня беспокоит, — заявила она, прежде чем покинуть
— Скоро наступит нечто ужасное, — договорил Грау, но жена уже не слышала его слов.
Плохой год. Бернат устал выслушивать эту отговорку всякий раз, когда появлялся там, куда он приходил просить работу. «Я вынужден распустить половину моих подмастерьев, а ты хочешь, чтобы я дал тебе работу?» — говорил ему один. «Очень плохой год, мне нечем кормить своих сыновей», — объяснял другой. «Ты что, не знаешь? — возмущался третий. — Сейчас плохой год, я уже истратил больше половины моих сбережений, чтобы прокормить семью, в то время как раньше мне бы хватило и двадцатой части». «Мне ли не знать», — с горечью думал Бернат и продолжал искать работу, пока не пришла зима и не наступили холода. Именно тогда в городе появились места, в которых он даже не осмеливался спрашивать о работе. Дети голодали, родители постились, чтобы прокормить своих отпрысков, а еще оспа, тиф и дифтерия, которые донельзя обострили ситуацию.
Арнау проверял кошелек своего отца, когда того не было дома. Сначала он это делал еженедельно, но теперь подсчитывал монеты каждый день. В некоторые дни Арнау проверял кошелек несколько раз, убеждаясь в том, что его содержимое тает слишком быстро.
— Какова цена свободы? — спросил он однажды у Жоана, когда они молились Святой Деве.
— Святой Григорий говорит, что вначале все люди рождались равными, и поэтому все были свободны. — Голос Жоана звучал спокойно и размеренно, как будто мальчик повторял урок. — Были люди, рожденные свободными, которые по своей собственной воле пошли в подчинение сеньору, чтобы он о них заботился. Они теряли часть своей свободы, но добивались того, что сеньор брал на себя ответственность беспокоиться о них.
Арнау слушал брата, с тоской глядя на Святую Деву. «Почему ты мне не улыбаешься? Святой Григорий. Был ли пустой кошелек у Святого Григория, как у моего отца?»
— Жоан, — позвал он брата.
— Что?
— Как ты считаешь, что мне следует делать?
— Ты сам должен принять решение.
— А ты как думаешь?
— Я уже тебе сказал: были свободные люди, которые приняли решение, чтобы сеньор о них заботился.
В тот же самый день, стараясь, чтобы отец не знал, Арнау явился в дом к Грау Пуйгу. Он зашел через кухню, чтобы его не видели в конюшнях. Там он встретил Эстранью, такую же толстую, как будто голод на нее не действовал. Она стояла перед котлом, который висел над огнем, и покачивалась, словно утка.
— Пойди к своим хозяевам и скажи, что я пришел к ним, — попросил он кухарку, когда та соизволила заметить его.
На губах рабыни появилась глупая улыбка. Эстранья сообщила об этом мажордому, а уже тот — хозяину.
Они заставили его ждать несколько часов. А тем временем вся прислуга дома собралась в кухне, чтобы посмотреть на Арнау Одни улыбались; другие, которых было меньше, поглядывали на мальчика с некоторой грустью в глазах, явно сочувствуя ему из-за вынужденной капитуляции. Взгляд Арнау скользнул по лицам собравшихся, и он гордо посмотрел на тех, кто ухмылялся. Однако ему не удалось согнать насмешку с их лиц.
Не было только Берната, хотя Томас, стремянный, конечно же, сообщил ему, что его сын пришел извиняться. «Я сожалею, Арнау, я сожалею», — шептал сквозь зубы Бернат, чистя щеткой одну из лошадей.
За
Мажордом проводил Арнау до середины зала, и мальчик оказался в нескольких шагах от семьи барона.
Потом слуга вернулся к двери, возле которой застыл в ожидании, как велел ему хозяин.
— Говори, — строго произнес Грау, сидевший в кресле.
— Я пришел просить у вас прощения.
— Так делай это, — приказал Грау.
Арнау хотел снова заговорить, но баронесса его перебила:
— Ты собираешься просить прощения стоя?
Арнау колебался некоторое время, но в конце концов преклонил одно колено. Сбоку послышался глупый смех Маргариды.
— Я прошу прощения у всех вас, — торжественно сказал Арнау, глядя прямо на баронессу.
Женщина пронзительно посмотрела на мальчика.
«Я это делаю только ради моего отца, — ответил ей Арнау взглядом. — Шлюха».
— В ноги! — завизжала баронесса. — Целуй нам ноги! — Когда Арнау собрался было подняться, баронесса не дала ему этого сделать. — На коленях! — кричала она на весь зал.
Арнау подчинился и стал перед ними на колени. «Только ради моего отца. Только ради моего отца. Только ради моего отца…» Баронесса подставила ему свои шелковые туфельки, и Арнау поцеловал сначала левую, а потом правую. Не поднимая глаз, он передвинулся к Грау, который заколебался, когда ребенок склонил перед ним голову. Но супруга с яростью посмотрела на него, и он поднял ноги к губам мальчика — сначала одну, потом другую. Двоюродные братья последовали примеру родителей. Когда Арнау собирался поцеловать шелковую туфельку, которую выставила Маргарида, девочка отдернула ногу и засмеялась. Арнау попытался снова коснуться губами туфельки, но двоюродная сестра в очередной раз посмеялась над ним. В конце концов он подождал, пока девочка дала ему дотронуться губами туфельки… одной… и другой.
15
Барселона, 15 апреля 1334 года
Бернат пересчитал деньги, которые ему заплатил Грау, и бросил их в кошелек, что-то бормоча сквозь зубы. Их должно было хватить, но… проклятые генуэзцы! Когда же разорвется кольцо, в котором они держали графство? Барселона голодала.
Бернат подвесил кошелек к поясу и пошел за Арнау. Мальчик плохо питался. Бернат озабоченно смотрел на него и вздыхал. Тяжелое время, но они, по крайней мере, перезимовали. Сколько людей может сказать то же самое? Бернат сжал губы и провел рукой по голове сына, прежде чем положить руку ему на плечо.
Сколько тех, кто после неимоверных страданий умер от холода, голода и болезней? Сколько родителей могли сейчас положить руку на плечо своему ребенку? «Во всяком случае, мы живы», — думал он.
В этот день в порт Барселоны прибыл корабль с зерном, один из немногих, которому удалось прорваться сквозь генуэзскую блокаду. Зерно было куплено для города за астрономическую сумму, чтобы перепродать его горожанам по доступным ценам. В эту пятницу зерно доставили на площадь Блат, и люди с самого раннего утра собрались там, ссорясь друг с другом и проверяя, как приготовили зерно официальные весовщики.