Собор Святой Марии
Шрифт:
— Они грабят, Арнау! Они нападают на старшин города.
Арнау ничего не сказал, в его глазах затаилась тоска.
Дети напрасно ждали своего отца той ночью. На следующий день Жоан собрался на занятия.
— Тебе бы лучше не ходить, — посоветовал Арнау.
На этот раз промолчал Жоан.
— Солдаты короля Альфонса подавили бунт, — сообщил Жоан, вернувшись в дом Пэрэ.
В ту ночь Бернат вновь не пришел ночевать.
Утром, перед уходом в школу, Жоан сказал Арнау:
— Ты бы вышел прогуляться.
— А если он вернется? Он может вернуться
Братья обнялись. Где вы, отец?
Не выдержав, Пэрэ отправился в город, чтобы разузнать о Бернате. Старик даже не подозревал, сколько усилий ему понадобится, чтобы возвратиться домой.
— Мне очень жаль, мальчик, — сказал он Арнау — Твоего отца арестовали.
— Где он?
— Во дворце викария, но…
Арнау уже бежал по направлению к дворцу Пэрэ посмотрел на жену и покачал головой; старушка закрыла лицо руками.
— Дело рассматривал чрезвычайный суд, — рассказал ей Пэрэ. — Куча свидетелей опознала Берната по родинке у глаза, и его признали главным зачинщиком бунта. Зачем он это сделал?
— Потому что у него двое детей, которых нужно кормить, — перебила его жена, вытирая слезы.
— Было… — поправил ее Пэрэ усталым голосом. — Его повесили на площади Блат с другими бунтовщиками.
Мариона в отчаянии всплеснула руками.
— Арнау!.. — внезапно вскрикнула она, направляясь к двери, но остановилась на полпути, услышав слова мужа:
— Оставь его, Мариона. С сегодняшнего дня он уже не ребенок.
Женщина с грустью кивнула. Пэрэ подошел и обнял ее.
По приказу короля казни были проведены немедленно. Горожанам даже не дали время построить эшафот, и заключенных казнили на обычных повозках.
Арнау резко остановился при входе на площадь Блат. Он запыхался. На огромном пространстве, заполненном людьми, царила тишина; все стояли к нему спиной, спокойные, со взглядом, обращенным на… Там, над людьми, возле дворца, висели десять неподвижных тел.
— Нет!. Отец!
Крик раздался на всю площадь, и люди повернулись, чтобы посмотреть на него. Арнау рванулся к повозкам; горожане с готовностью расступались перед ним. Он искал среди десяти…
— Позволь мне, по крайней мере, сообщить священнику, — попросила Пэрэ жена.
— Я уже сделал это. Он будет там.
Арнау вырвало, когда он увидел труп своего отца. Люди отшатнулись от него. Мальчик снова посмотрел на свесившуюся набок голову, обезображенное лицо отца, загоревшее до черноты, с глубокими морщинами, вылезшими из орбит глазами и длинным языком. Когда Арнау посмотрел второй и третий раз, из него вышла только желчь.
Внезапно Арнау почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо.
— Пойдем, сын мой, — сказал ему отец Альберт.
Священник потянул его в сторону церкви Святой Марии, но Арнау не пошевелился. Взгляд мальчика был прикован к повешенному отцу: ему не придется больше голодать, его безумная борьба за хлеб стала вечной… Арнау согнулся в ужасной конвульсии. Отец Альберт попытался забрать его с собой, подальше от этой бойни.
— Оставьте
Под взглядом собравшихся на площади людей Арнау преодолел, шатаясь и спотыкаясь, те несколько шагов, которые отделяли его от импровизированного эшафота. Он держался руками за живот и дрожал.
Приблизившись к отцу, он посмотрел на одного из солдат, стоявших в карауле возле казненных, и спросил:
— Могу я его снять?
Под взглядом ребенка, который остановился у трупа своего отца, солдат засомневался. Что бы стали делать его дети, если бы это он был повешен?
— Нет, — ответил солдат после небольшого замешательства. Он бы предпочел там не находиться. Лучше бы он сражался против мавров или оставался дома со своими детьми. Что это за смерть? Повешенный боролся за своих детей, за этого ребенка, который сейчас вопросительно смотрел на него, как и все присутствующие на площади. Почему здесь не было викария? — Викарий приказал, — выдержав паузу, пояснил солдат, — чтобы они оставались на площади три дня.
— Я подожду.
— Потом их перенесут к воротам города, как любого осужденного в Барселоне, чтобы всякий, кто проходит мимо, знал закон викария.
Солдат повернулся спиной к Арнау и начал новый круг, который заканчивался всегда возле одного и того же повешенного.
— Голод, — услышал вдруг Арнау. — Он всего лишь… был голодным.
Когда, закончив свой круг, солдат снова подошел к Бернату, он увидел, что мальчик сел на землю, рядом со своим отцом, и, обхватив голову руками, плакал. Солдат не посмел прогнать его.
— Пойдем, Арнау, — настаивал отец Альберт, который спустя немного времени подошел к нему.
Арнау покачал головой. Священник хотел поговорить с ним, но ему помешал крик. Начали приходить родственники остальных казненных. Матери, жены, сыновья и братья собирались у трупов и стояли в тягостном молчании, прерываемом чьим-нибудь горестным криком. Солдат отрешенно ходил по кругу, представляя, что слышит крики неверных на поле брани. Жоан, пересекая площадь по пути домой, подошел к мертвым и потерял сознание при виде этой ужасной сцены. Он даже не успел увидеть Арнау, который все так же сидел у трупа отца, качаясь взад-вперед. Товарищи Жоана подняли его и отнесли во дворец епископа. Арнау тоже не видел своего брата.
Прошли часы; Арнау оставался сидеть, не обращая внимания на горожан, которые приходили на площадь Блат, ведомые сочувствием или любопытством. Только шаги солдата, топтавшегося вокруг повозок, прерывали его горестные мысли.
«Я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным, — сказал ему отец не так давно. — Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, есть разница: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать».