Собрание произведений в пяти томах. Том 4. Девяностые
Шрифт:
Смеемся все!
Ребята, мы смеяться перестали частным образом – только централизованно. Вот 15-го он приедет и нас рассмешит. А он-то смеется от нас. Вначале мы этим смешим его, а потом он этим смешит нас.
Почему затих смех в подвалах и на кухнях? Где хохот в тюрьмах и больницах? Я когда-то страшно смеялся на похоронах. Оттого, что было много народу и все старались быть печальными.
Я хохотал и острил потрясающе. Высочайшее кладбищенское вдохновение. Сейчас даже похороны стали печальными.
Ну, дни рождения само собой. Дни рождения на самом деле похороны и есть. Попытки развеселиться не имеют причины. Все глядят на именинника как на покойника, и он встречно глядит так же. То есть он видит свои похороны. Слова те же и выступающие.
Это полезно, но не весело. Куда-то делось веселье к чертовой матери. Молодежь под паровой молот трясется на танцплощадках. Не обнимая, не прижимая и не записывая телефон. У них хохот вызывает все – штаны сползли, зуб выпал, глаз вытек, до туалета не дошел. Хохот дикий, смеха нет. Кто-то хочет в Тамбов, остальные под это танцуют.
Начальники давно перестали веселиться – как взяли на себя ответственность, так и перестали. Садятся в ряд и перед ними выступают. Их надо сначала отвлечь от нашего тяжелого положения. Потом увлечь нашим тяжелым положением, потом развлечь – нашим же тяжелым положением. Затоптанные трупы предыдущих артистов уже сидят с ними за столом. Остался ты, которому сейчас оторвут все, чем смешил. «Не развеселю – хоть поем», – решает артист и лезет в зубастый красный зал.
Хорошо веселится армия. Тихо слушают. Громко хлопают.
Смеха нет, овация есть. Что они там слушали, с кем перепутали, кого им объявили – неизвестно.
Свободнее всех зэки. В нашей стране во все времена зэки свободнее всех. Если нам нечего терять, то они потеряли и это, и хохочут как ненормальные.
Если женщина попала в концерт – успех такой… Сразу видно главное, что они потеряли.
Богатые смеются быстро и глазами показывают. «Кончай, слушай, за столом доскажешь». И начинается застолье.
– Что у тебя с рукой? Ты почему не наливаешь?
– Застольная, стремянная, контрольная.
Мужчины стоя, женщины до дна.
Выпьем за ПЗД, то есть за присутствующих здесь дам.
– По часовой за каждого, против часовой за всех.
– Выпьем, чтоб подешевело все, что подорожало!
– О! Прокурор пришел. Где был? Расстреливал?
Анекдоты пошли. Один расскажет, второй расскажет, остальные замолкают, пытаются вспомнить свой. В конце и смеяться некому – каждый вспоминает свой анекдот. Это не веселье – это возбуждение. «Возбуждено», – как говорит прокуратура. Женщины возбуждены, мужчины осуждены.
Особое веселье – ночью на улице. Ночные бабочки, поменявшие райком комсомола на тротуар, возбуждены. Мужчины возбуждены. Очередь девиц, очередь мужчин – обе движутся, поглощая друг друга.
Мужики волнуются. Чем дольше копил, тем больше выбирает.
Но сумерки. Они в полутьме. Хитры, козявки. То есть очертания четкие, а возраст не проступает. Возьмешь фонарь – получишь возраст. Если долго копил, будешь расстроен. То есть опять жена лучше.
Мужики, тьма наш друг!
Так я насчет веселья. Оттого что мы хмурые, жизнь лучше не стала. И еще мы хмурые. Слезы настолько не влияют, что можно перестать плакать – хуже не станет. И глаза наконец отдохнут.
– Как жизнь?
– Хреново. – И улыбнулся прославленной отечественной однозубой улыбкой.
– Как дела?
Смахнул слезу. Расхохотался. И все весело, и все понятно.
Итак! Ввиду того что хмурые лица на жизнь не влияют, а юморист приедет только на один день, смеются все!
И не путать настроение с самочувствием.
На шести костылях с одним зубом, с дурным дыханием и вот с таким настроением! Большой палец болит всем показывать.
Жизнь внизу
Посвящается Наполеону,
Карцеву, Сташкевичу,
Рубинштейну, Мессереру
Жизнь человеческая проходит на разных уровнях. Высокие проводят ее наверху, маленькие – внизу. Жизнь внизу по-своему интересна. Нам видны подробности.
Лужа для нас – море. Камешек – холм.
Нас окружают мелочи, и мир нам кажется огромным.
Нас отличает пристальное внимание не к человеку в целом, а к каждой его части в отдельности.
Мы ни на кого не смотрим сверху вниз. Просто не в состоянии.
Нашего никогда не назначат министром, не выберут президентом.
Поэтому мы не несем ответственности за происходящее.
Но мы умны и молчаливы. Мы пробиваемся сами.
Но уж если пробьемся – Наполеон, как минимум! Чаплин, как минимум! И этот минимум вполне велик.
Конечно, прыжки в высоту и длину не наше дело. Но мир, к счастью, бесконечен.
Мы уходим вглубь.
Да. Кот для нас крупное животное. И мы дружим с ним.
На собаку мы идем впятером.
Но кто из вас имеет возможность до старости одеваться в «Детском мире».
До шестнадцати лет спать в детской кроватке.
В сорок лет с трудом прорываться на фильм для взрослых.
Наши отношения с женщинами складываются прекрасно, если они складываются.
Женщин, которые не складываются, мы бросаем.
Это потрясающее, хоть и маленькое, но исключительно долговечное удовольствие со своим маленьким экстазом, легко нащупываемым у нашего любимого.