Собрание сочинений, том 14

Энгельс Фридрих

Дело в том, что Виллих во всех своих действиях очень редко советовался с колонной. Основные правила безансонской колонны вообще ею не обсуждались и не устанавливались, а были даны Виллихом априори и приводились в исполнение без согласия колонны.

Затем Виллих дал нам также и апостериорные доказательства своего деспотического характера в ряде приказов, достойных какого-нибудь Елачича или Виндишгреца, но отнюдь не республиканца.

Виллих отдал приказ стащить с одного оставлявшего колонну ее члена, по имени Шён, купленные ему на сбережения колонны новые башмаки, не считаясь с тем, что и Шён имел свою долю в этих сбережениях, так как они составлялись главным образом из получаемой от Франции субсидии в 10 су на человека в день… Он хотел взять свои башмаки. Виллих же приказал у него их отнять.

Виллих выгнал из Безансона, не спрашивая колонны, несколько дельных ее членов из-за мелочей вроде

неявки на перекличку или на упражнения, опозданий (вечером), мелких ссор, — выгнал, заявив им, что они могут отправиться в Африку, так как во Франции им нельзя более оставаться; если же они не уедут в Африку, то он распорядится, чтобы их выслали, и именно в Германию, на что он имеет полномочие французского правительства. Запрошенная по этому поводу безансонская префектура ответила, что это неправда. Виллих почти каждый день заявлял на перекличке: кому не нравится, тот может, если хочет, уходить, и чем скорее, тем лучше, — может уехать в Африку и т. д. Однажды он даже пригрозил в общей форме: кто не будет подчиняться его приказам, пусть либо уезжает в Африку, либо по его требованию будет выдан Германии; по этому поводу и был сделан указанный выше запрос в префектуре. Из-за этих ежедневных угроз многим опротивела жизнь в Безансоне, где, как они заявляли, их ежедневно посылали к черту. Если бы мы хотели быть рабами, — говорили они, — мы могли бы поехать в Россию или вообще не должны были что-либо предпринимать в Германии. Они заявляли, что ни в коем случае не могут оставаться более в Безансоне, не вступая в резкое столкновение с Виллихом, и поэтому ушли. Но так как тогда нигде не было другой колонны, которая могла бы их принять, и так как, с другой стороны, они не могли жить на десять су, то им ничего другого не оставалось, как завербоваться в Африку, что они и сделали. Так Виллих довел до отчаяния 30 честных граждан и повинен в том, что эти силы навсегда потеряны для родины.

Далее, Виллих был настолько неблагоразумен, что на перекличках постоянно хвалил своих ветеранов и унижал новичков, что всегда возбуждало споры. Виллих заявил даже как-то на перекличке, что пруссаки значительно превосходят южногерманцев головой, сердцем и телом, или же, как он выразился, физическими, нравственными и умственными силами. Южногерманцы же отличаются добродушием, — он хотел сказать глупостью, но не осмелился. Этим Виллих страшно озлобил всех южногерманцев, составляющих большинство. Наконец, вот самый грубый его поступок.

Две недели назад 7-я рота дала пристанище на ночь одному изгнанному из казармы по личному распоряжению Виллиха члену колонны, по имени Бароджо, оставила его, несмотря на запрещение Виллиха, в своем помещении и защищала это помещение от сторонников Виллиха, фанатиков-портных. Тогда Виллих приказал принести веревки и связать бунтовщиков. Веревки действительно были принесены. Но заставить выполнить приказание до конца было не во власти Виллиха, хотя он весьма этого хотел… Таковы причины их ухода.

Мы написали все это здесь не для того, чтобы пожаловаться на Виллиха. Ведь характер и стремления у Виллиха хорошие, и многие из нас уважают его, но пути, которыми он идет к своим целям, и средства, которые он для этого применяет, не все нам нравятся. У Виллиха благие намерения. Но он считает себя олицетворенной мудростью и ultima ratio {высшим разумом. Ред.}, а всякого противоречащего ему — даже в мелочах — дураком или изменником. Одним словом, Виллих не признает никакого другого мнения, кроме своего собственного. Он аристократ по духу и деспот и если задумает что-нибудь, то не побрезгает никакими средствами. Но довольно об этом! Мы теперь знаем Виллиха. Мы знаем его сильные и слабые стороны и поэтому покинули Безансон. Впрочем, все, оставляя Безансон, заявили, что они уходят от Виллиха, но не выходят из немецкого военного союза «Помогай себе».

Точно так же везульские…

Заканчивая уверением в глубоком уважении, передаем братский привет и рукопожатие от колонны в Нанси.

Принято общим собранием 13 ноября 1848 года.

Нанси, 14 ноября 1848 года.

От имени и по поручению колонны

Секретарь Б.».

Теперь вернемся к письму Техова. Яд его письма, как и других пресмыкающихся, заключен в хвосте, именно в приписке от 3 сентября (1850 г.). В ней речь идет о дуэли моего преждевременно умершего друга Конрада Шрамма с г-ном Виллихом. В этой дуэли, происходившей в начале сентября 1850 г. в Антверпене, Техов и француз Бартелеми фигурировали

в качестве секундантов Виллиха. Техов пишет Шиммельпфеннигу «для сообщения друзьям»:

«Они» (то есть Маркс и его сторонники) «выпустили своего рыцаря Шрамма против Виллиха, который его» (Техов хочет сказать: которого он) «осыпал грубейшей бранью и в заключение вызвал на дуэль» («Главная книга», стр. 156, 157).

Мое опровержение этой нелепой сплетни напечатано семь лет тому назад в цитированном выше памфлете «Рыцарь благородного сознания», Нью-Йорк, 1853.

Тогда Шрамм еще был жив. Он, как и Виллих, находился в Соединенных Штатах.

Секундант Виллиха, Бартелеми, не был еще повешен; секундант Шрамма, славный польский офицер Мисковский, еще не сгорел, а г-н Техов еще не мог забыть своего циркулярного письма для «сообщения друзьям».

В названном памфлете имеется письмо моего друга Фридриха Энгельса от 23 ноября 1853 г. из Манчестера, в конце которого сказано:

«На заседании Центрального комитета, где между Шраммом и Виллихом дело дошло до вызова на дуэль [400] , я» (Энгельс) «будто бы» (по словам Виллиха) «совершил преступление, «покинув комнату» вместе с Шраммом незадолго до этой сцены и, следовательно, подготовив всю сцену. Прежде Шрамма «натравливал» якобы Маркс» (по словам Виллиха) «теперь же, для разнообразия, в этой роли выступаю я. Дуэль между старым, опытным в обращении с пистолетом, прусским лейтенантом и коммерсантом, который, может быть, никогда не держал пистолета в руке, была поистине великолепным средством, чтобы «убрать с дороги» лейтенанта. Несмотря на это, друг Виллих повсюду рассказывал, — устно и письменно, — будто мы хотели, чтобы его застрелили… Шрамм просто был взбешен наглым поведением Виллиха и, к величайшему изумлению всех нас, вызвал его на дуэль. За несколько минут до того сам Шрамм, вероятно, не подозревал, что дело примет такой оборот. Трудно представить себе более непроизвольный поступок… Шрамм удалился» (из помещения, где заседали) «только по личной просьбе Маркса, желавшего избежать дальнейшего скандала.

400

Упомянутое заседание Центрального комитета Союза коммунистов состоялось в последних числах августа 1850 года.

Ф. Энгельс» («Рыцарь и т. д.», стр. 7) [401] .

Насколько я, со своей стороны, далек был от того, чтобы считать Техова распространителем этой глупой сплетни, видно из следующего места того же самого памфлета:

«Первоначально, как рассказывал мне и Энгельсу сам Техов после своего возвращения в Лондон, Виллих был твердо убежден, что я намеревался через посредство Шрамма отправить благородного мужа на тот свет, и письменно распространил эту идею по всему миру. Но, по более зрелом размышлении, он решил, что мне с моей дьявольской тактикой не могло прийти в голову убрать его при помощи дуэли с Шраммом» (стр. 9 1. с.) [402] .

401

См. настоящее издание, том 9, стр. 511.

402

См. настоящее издание, том 9, стр. 514–515.

То, о чем Техов сплетничает г-ну Шиммельпфеннигу «для сообщения друзьям», он передает с чужих слов. Карл Шаппер, который при последовавшем позже расколе Союза встал на сторону Виллиха и был свидетелем сцены вызова на дуэль, пишет мне об этом следующее:

«5, Перси-стрит, Бедфорд-сквер, 27 сентября 1880 г.

Дорогой Маркс!

Относительно скандала между Шраммом и Виллихом следующее:

Скандал разыгрался на заседании Центрального комитета в результате жаркого спора, случайно завязавшегося между ними во время прений. Я отлично помню, что ты, со своей стороны, делал все, чтобы успокоить их и уладить дело, и был, по-видимому, столь же поражен этим внезапным взрывом, как я сам и остальные присутствовавшие при этом члены Центрального комитета.