Собрание сочинений, том 17
Шрифт:
Этому нас учит вся история. С целыми нациями бывает то же самое, что и с отдельными людьми. Чтобы отнять у них возможность нападения, нужно лишить их средств обороны. Нужно не только схватить их за горло, но и умертвить их. Если когда-нибудь победитель добивался «материальных гарантий», чтобы сломить силу нации, то это сделал Наполеон I своим Тильзитским договором и тем, как он применял его против Пруссии и остальной Германии. И все-таки несколько лет спустя немецкий народ сломал как тростинку все его гигантское могущество. Но могут ли сравниться «материальные гарантии», которых Пруссия в самых диких мечтах своих надеется добиться от Франции и посмеет добиться, с теми, которые заполучил Наполеон I от самой Германии? Результаты и на этот раз будут не менее гибельны. История воздаст не по числу оторванных от Франции квадратных миль земли, а по величине преступления, состоящего в том, что во второй половине XIX века вновь вызвали к жизни политику завоеваний.
Защитники тевтонского патриотизма говорят: но вы не должны смешивать немцев с французами. Мы хотим не славы, а безопасности. Немцы — по существу миролюбивый народ. Под их благоразумным присмотром даже завоевание превращается из причины будущей войны в залог вечного мира. Конечно, не Германия в 1792 г. вторглась во
Эти немецкие патриоты приходят в показную ярость при виде французских крепостей Меца и Страсбурга, но они не находят ничего плохого в обширной системе московитских укреплений Варшавы, Модлина и Ивангорода. Содрогаясь перед ужасами бонапартистского вторжения, они закрывают глаза на позор царской опеки.
Точно так же как в 1865 г. Луи Бонапарт обменялся обещаниями с Бисмарком, — так в 1870 г. Горчаков обменялся обещаниями с Бисмарком [148] . Точно так же как Луи Бонапарт льстил себя надеждой, что война 1866 г., истощив силы обеих сторон — Австрии и Пруссии, — сделает его вершителем судеб Германии, так Александр льстил себя надеждой, что война 1870 г., истощив силы Германии и Франции, даст ему возможность стать вершителем судеб всей Западной Европы. Точно так же, как Вторая империя считала невозможным свое существование рядом с существованием Северогерманского союза, так самодержавная Россия должна чувствовать для себя опасность со стороны Германской империи с Пруссией во главе. Таков закон старой политической системы. В пределах этой системы выигрыш одного государства является проигрышем для другого. Преобладающее влияние царя на Европу коренится в его традиционном верховенстве над Германией. В тот момент, когда в самой России вулканические социальные силы грозят потрясти самые основы самодержавия, может ли царь допустить такую потерю своего престижа вне страны? Московитские газеты заговорили уже тем языком, которым говаривали бонапартистские газеты после войны 1866 года. Неужели тевтонские патриоты действительно думают, что свобода и мир [В немецком издании 1870 г. перед словами «свобода и мир» вставлено слово «независимость». Ред.] для Германии будут обеспечены, если они принудят Францию броситься в объятия
148
В октябре 1865 г. во время свидания в Биаррице Бисмарк добился от Наполеона III фактического согласия Франции на союз Пруссии с Италией и на войну Пруссии против Австрии; давая это согласие, Наполеон III рассчитывал с выгодой для себя вмешаться в конфликт в случае поражения Пруссии.
В начале франко-прусской войны 1870—1871 гг. министр иностранных дел царского правительства Горчаков в переговорах, происходивших между ним и Бисмарком в Берлине, заявил, что Россия будет придерживаться благожелательного нейтралитета в войне и окажет дипломатическое давление на Австрию; в свою очередь прусское правительство обязывалось не оказывать препятствий царской России в ее политике в восточном вопросе.
России? Если военное счастье, опьянение своими успехами и династические интриги толкнут Германию на путь грабительского присвоения французских областей, для нее останутся только два пути: либо она должна во что бы то ни стало сделаться явным орудием русской завоевательной политики [В немецком издании 1870 г. здесь добавлены слова: «что соответствует традиции Гогенцоллернов». Ред.], либо она должна после короткой передышки начать готовиться к другой «оборонительной» войне, но не к одной из тех, вновь изобретенных «локализованных» войн, а к войне расовой, к войне против объединенных славянской и романской рас [В немецком издании 1870 г. здесь добавлена фраза: «Такова мирная перспектива, которую «гарантируют» Германии выжившие из ума буржуазные патриоты». Ред.].
Немецкий рабочий класс, не имея возможности помешать этой войне, энергично поддерживал ее как войну за независимость Германии, за освобождение Франции и Европы от отвратительного кошмара Второй империи. Немецкие промышленные рабочие вместе с сельскими рабочими составили ядро геройских войск, оставив дома свои полуголодные семьи. Их ряды поредели на поле брани за границей, не меньшие бедствия ожидают их дома от нищеты [В немецком издании 1870 г. далее добавлено: «А патриотические крикуны скажут в утешение им, что капитал не имеет отечества и что заработная плата регулируется антипатриотическим интернациональным законом спроса и предложения. Не пора ли поэтому рабочему классу сказать свое слово и не давать больше господам из буржуазии выступать от его имени». Ред.]. И они теперь, в свою очередь, требуют «гарантий», гарантий в том, что их неисчислимые жертвы были не напрасны, что они добились свободы, что победа над армиями Бонапарта не будет превращена, как в 1815 г., в поражение немецкого народа [149] . И в качестве первой такой гарантии они требуют почетного для Франции мира и признания Французской республики.
149
Маркс имеет в виду торжество феодальной реакции в Германии после крушения наполеоновского господства.
Результатами освободительной войны против владычества Наполеона I, в которой вместе с народами ряда европейских стран приняли участие широкие слои немецкого народа, воспользовались правители европейских феодально-абсолютистских государств, опиравшиеся на реакционное дворянство. Вершителем судеб европейских государств сделалось контрреволюционное объединение монархов — Священный союз, ядро которого составили Австрия, Пруссия и царская Россия. С созданием Германского союза (см. о нем примечание 29) в Германии сохранилась феодальная раздробленность, в германских государствах укрепился феодально-абсолютистский строй, сохранились все привилегии дворянства, усилилась полукрепостническая
Центральный комитет немецкой Социал-демократической рабочей партии опубликовал 5 сентября манифест, в котором он энергично настаивал на этих гарантиях.
«Мы протестуем против аннексии Эльзаса и Лотарингии. И мы сознаем, что говорим от имени немецкого рабочего класса. В общих интересах Франции и Германии, в интересах мира и свободы, в интересах западноевропейской цивилизации против восточного варварства немецкие рабочие не потерпят аннексии Эльзаса и Лотарингии... Вместе с нашими товарищами, рабочими всех стран, мы будем верно стоять за общее международное дело пролетариата!» [150]
150
«Manifest des Ausschusses der social-demokratischen Arbeiterpartei. An alle deutschen Arbeiter!» («Манифест Комитета Социал-демократической рабочей партии. Ко всем немецким рабочим!»). Манифест был выпущен в виде отдельной листовки 5 сентября 1870 г. и опубликован в газете «Volksstaat» № 73, 11 сентября 1870 года. (О манифесте см. также примечание 142).
К несчастью, мы не можем рассчитывать на их непосредственный успех. Если французские рабочие не могли остановить агрессора в мирное время, то больше ли шансов у немецких рабочих удержать победителя во время военной горячки? Манифест немецких рабочих требует выдачи Луи Бонапарта как обыкновенного преступника в руки Французской республики. А их правители, напротив, уже всеми силами стараются опять усадить его на тюильрийский престол как самого подходящего человека для того, чтобы привести Францию к гибели. Как бы то ни было, история покажет, что немецкий рабочий класс создан не из такого дряблого материала как немецкая буржуазия. Он исполнит свой долг.
Вместе с ним мы приветствуем учреждение республики во Франции, но в то же время нас тревожат опасения, которые, будем надеяться, окажутся неосновательными. Эта республика не ниспровергла трон, она только заняла оставленное им [В немецком издании 1870 г. далее вставлено «благодаря немецким штыкам». Ред.] пустое место. Она провозглашена не как социальное завоевание, а как национальная мера обороны. Она находится в руках временного правительства, состоящего частью из заведомых орлеанистов, частью из буржуазных республиканцев, а на некоторых из этих последних июньское восстание 1848 г. [151] оставило несмываемое пятно. Распределение функций между членами этого правительства не обещает ничего хорошего. Орлеанисты заняли сильнейшие позиции — армию и полицию, между тем как мнимым республиканцам предоставили функцию болтовни. Некоторые из первых шагов этого правительства довольно ясно показывают, что оно унаследовало от империи не только груду развалин, но также и ее страх перед рабочим классом. Если теперь от имени республики оно широковещательно обещает невозможные вещи, то не делается ли это для того, чтобы поднять шум в пользу «возможного» правительства? Не должна ли республика, по замыслу некоторых ее буржуазных заправил, послужить лишь переходной ступенью и мостом к орлеанистской реставрации?
151
Речь идет о героическом восстании парижских рабочих 23—26 июня 1848 года.
Таким образом, французский рабочий класс находятся в самом затруднительном положении. Всякая попытка ниспровергнуть новое правительство во время теперешнего кризиса, когда неприятель уже почти стучится в ворота Парижа, была бы безумием отчаяния. Французские рабочие должны исполнить свой гражданский долг [В немецком издании 1870 г. после слова «долг» вставлены слова: «что они и делают». Ред.], но, вместе с тем, они не должны позволить увлечь себя национальными традициями 1792 г., как французские крестьяне дали обмануть себя национальными традициями Первой империи. Им нужно не повторять прошлое, а построить будущее. Пусть они спокойно и решительно пользуются всеми средствами, которые дает им республиканская свобода, чтобы основательнее укрепить организацию своего собственного класса. Это даст им новые геркулесовы силы для борьбы за возрождение Франции и за наше общее дело — освобождение труда. От их силы и мудрости зависит судьба республики.
Английские рабочие уже сделали некоторые шаги в том направлении, чтобы посредством оздоровляющего давления извне сломить нежелание их правительства признать Французскую республику [152] . Теперешней медлительностью английское правительство хочет, должно быть, загладить антиякобинскую войну 1792 г. и ту непристойную поспешность, с которой оно признало coup d'etat [153] . Английские рабочие, кроме того, требуют от своего правительства, чтобы оно всеми силами противилось расчленению Франции, к которому бесстыдно призывает часть английской печати [В немецком издании 1870 г. конец этой фразы дан в следующем виде: «которого часть английской печати требует с неменьшим шумом, чем немецкие патриоты». Ред.]. Это та самая печать, которая в течение целых двадцати лет боготворила Луи Бонапарта как провидение Европы и которая восторженно аплодировала мятежу американских рабовладельцев. Теперь, как и тогда, она ратует за интересы рабовладельцев.
152
Маркс имеет в виду движение английских рабочих под лозунгом борьбы за признание Французской республики, установленной 4 сентября 1870 г., и за оказание ей дипломатической поддержки. Начиная с 5 сентября, в Лондоне, Бирмингеме, Ньюкасле и других крупных городах происходили митинги и демонстрации, в которых принимали участие широкие массы трудящихся; активную роль в этом играли тред-юнионы. Участники митингов и демонстраций выражали свои симпатии французскому народу и в своих резолюциях и петициях требовали от английского правительства немедленного признания Французской республики.
Непосредственное участие в организации движения за признание республики во Франции принимал Генеральный Совет Интернационала.
153
Маркс намекает на активное участие буржуазно-аристократической Англии в создании коалиции феодально-абсолютистских государств, начавших в 1792 г. войну против революционной Франции (сама Англия вступила в эту войну в 1793 г.), а также на то обстоятельство, что английская правящая олигархия первая в Европе признала бонапартистский режим во Франции, установленный в результате coup d'etat (государственного переворота) Луи Бонапарта 2 декабря 1851 года.