Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
А просто потому, что Архимед, оказалось, древним был. А Николай Иванович - какой же он древний? Он совсем и не старый даже.
"Очаровательная проза Лермонтова явилась в русской литературе замечательным..." - доносится из соседнего класса певучий голосок Валерии Анатольевны, которую старшие ребята так и зовут: "наша прелестная".
Тимка улыбается: преподавательница литературы очень любит красивые слова. Она и не на уроках-то говорит будто поет: "нежнейшая", "очаровательная", "бесподобно прекрасная...".
Года два назад Валерию Анатольевну торжественно
– Если б Верочка моя была тут... Родненькая моя...
Тимка не знал, кто это - Верочка. Спросил у матери.
– Всем беды война принесла, - сказала мать.
– Вот и у Валерии Анатольевны дочка в войну пропала. Единственная дочка...
Под конец Валерия Анатольевна сказала, что нежнейшим образом благодарит всех за сверхлюбезное внимание и будет помогать на первых порах новому преподавателю языка и литературы, которого обещали прислать из области.
Но новый преподаватель ни тогда, ни потом так и не приехал, и Валерия Анатольевна продолжала вести уроки. Как и прежде, приходила она каждый день в школу, вела уроки, и никто уже не вспоминал, что "нашу прелестную" проводили "на заслуженный отдых".
Рядом шумят пятиклассники. Наверняка у них математика. Пятый класс почему-то считается самым трудным в школе. Так говорят все преподаватели. А Елена Сергеевна совсем отчаялась: ребята не слушаются ее, грубят, на все объяснения отвечают одним: "Непонятно!"
Вот и сейчас из класса доносится: "Непонятно! Ничего не понятно!" А голоса учительницы и не слышно.
Тимке жаль Валерию Анатольевну, раз у нее дочка пропала на войне. И Елену Сергеевну жаль, пожалуй, еще больше. Она молодая, только первый год в школе. Вот ребята ее и не слушаются.
Он вышел из коридора к вешалке. Натянул шубу, перешитую в прошлом году матерью из отцовского пальто, шапку и выбежал на крыльцо.
На улице хорошо. Не скажешь, что январь. Солнышко светило прямо в широкое лицо Тимки. Он щурился. С крыши капало. Вдоль стен стояли лужи, и только под ногами неплотным слоем лежал сыроватый притоптанный снежок.
Настоящей зимы в этом году еще не было. К Октябрьским праздникам чуть похолодало, а потом опять пошли дожди. Трава на полянах стала оживать, будто весной. В декабре ребята даже весенние подснежники находили. А на кустах сирени набухли почки.
– Как бы не погибла теперь сирень, - говорила Тимке Мария Матвеевна.
– Прихватит мороз почки - и все! Как в сорок первом!
Сирень, верно, может погибнуть. Мама знает. Она занималась на агрономических курсах в области.
Хлюпая большими валенками по мокрым ступенькам крыльца, Тимка направился к калитке.
"Опять валенки промочу", - подумал он.
У калитки Тимку встретила Настя - шестилетняя внучка школьной сторожихи.
– А ребята говорили, что твоя мамка письмо заграничное получила, сказала она, смотря на Тимку из-под сползшего на лоб платка.
– Ну и что?
– спросил Тимка.
"Тоже новость! Удивила!
– подумал он.
– Маме отовсюду пишут. Зря, что ли, ее парники да теплицы - лучшие в совхозе! И орден ей дали в Москве. И на пленум в Кремль ездила. А как делегации заграничные приезжают, так мама обязательно с ними. Подумаешь, письмо!"
– А я ничего!
– сказала Настя.
– Просто говорили люди, что какое-то очень интересное письмо и будто мамка твоя плакала...
2
...В партии с 1941 года. Взысканий не имела. В Отечественной
войне не участвовала. За границей не была. Родственников за границей
не имею. Имею награды - медаль "За доблестный труд в Отечественной
войне 1941 - 1945 гг." и орден Ленина. Вдовая...
И з а в т о б и о г р а ф и и
М а р и и М а т в е е в н ы Ф е в р а л е в о й.
3
Школа стояла на горе. Домой надо бежать через овраг, разделяющий село на две части: главную и заовражную. Если быстро идти, минут за двадцать добежишь. Но сегодня Тимке некуда торопиться. Мать на работе, вернется поздно, он и поиграет еще с ребятами, и уроки выучить успеет.
Тимка пошел вниз по тропке. Здесь было тихо. Снег притаился по краям оврага. Лапы елей и голые ветки осин были в снегу, как настоящей зимой. И только на дне оврага бежал так и не успевший замерзнуть ручеек, напоминая, что все это - еще не зима.
Тропка шла рядом с ручьем. Можно шагать прямо по ней: как раз выйдешь к пруду. В нем уже давно замерзла вода, и ручей, впадая в пруд, умолкает.
Тимка знает: лед пока тонок, ребятам до сих пор не разрешают кататься на коньках. И все после прошлогоднего случая, когда Лешка Махотин провалился по горлышко.
К пруду Тимка не пошел. У кривой березки, чуть ли не единственной на весь овраг, он перемахнул через ручей и стал подниматься по склону.
"Интересно, что за письмо?
– вспомнил он Настины слова.
– А может, кто-то там за границей перегнал мамку по урожаю, вот и написал. А она расстроилась. Да только не похоже это на мамку. Не такая она, чтобы из-за этого сердиться. Наоборот, всегда радуется, когда в газетах что хорошее прочтет про заграницу или по радио услышит. И не плачет она никогда. Не маленькая... Ну да ладно! Вечером спрошу..."
Возле кустов молодого сизого можжевельника прыгали две синицы. Головы и брюшки у них беловатые, и на крыльях - белесые поперечные полосы.
Вдруг птицы взметнулись на вершинку можжевельника, через секунду еще выше и - в воздух. Повисли с минуту, будто маленькие вертолетики, и кубарем вниз, на прежнее место.
"Глупые, - подумал Тимка.
– Чего боятся?"
Он смотрел на деревья, такие необыкновенные в эту пору неустоявшейся зимы и словно притихшие в ее ожидании, на разнопалые кусты, торчащие вкривь и вкось из снежных, чуть подтаявших бугорков, и вспоминал, как когда-то боялся настоящего леса. То ли пугала рассказанная в детстве сказка, то ли слова матери о немцах в лесу в годы войны, но стоило раньше Тимке услышать о лесе, как он ежился, настораживался и робко спрашивал: "А это какой лес, дремучий?"