Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 1

Гюго Виктор

Дыханье осени умчит остатки лета -

И сорванный листок, и вольный стих поэта?

*

Да, я пока еще в расцвете лет и сил.

Хотя раздумья плуг уже избороздил

Морщинами мой лоб, горячий и усталый, -

Желаний я еще изведаю немало,

Немало потружусь. В мой краткий срок земной

Неполных тридцать раз встречался я с весной.

Я временем своим рожден, и заблужденья

В минувшие года туманили мне зренье.

Теперь, когда совсем повязка спала с глаз,

Свобода, родина, я верю только в вас!

Я угнетение глубоко ненавижу,

Поэтому, когда я слышу или вижу,

Что где-то на земле судьбу свою клянет

Кровавым королем истерзанный народ;

Что смертоносными турецкими ножами

Убита Греция, покинутая нами;

Что некогда живой, веселый Лисабон

На медленную смерть тираном обречен;

Что над Ирландией распятой - ворон вьется;

Что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется;

Что Дрезден борется с ничтожным королем;

Что сызнова Мадрид объят глубоким сном;

Что крепко заперта Германия в темницу;

Что Вена скипетром, как палицей, грозится

И жертвой падает венецианский лев,

А все кругом молчат, от страха онемев;

Что в дрему погружен Неаполь; что Альбани

Катона заменил; что властвует в Милане

Тупой, бессмысленный австрийский произвол;

Что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол;

Что царский ставленник над мертвою Варшавой

Творит жестокую, постыдную расправу

И гробовой покров затаптывает в грязь,

Над телом девственным кощунственно глумясь, -

Тогда я грозно шлю проклятия владыкам,

Погрязшим в грабежах, в крови, в разврате диком.

Я знаю, что поэт - их судия святой,

Что муза гневная могучею рукой

Их может пригвоздить негодованьем к трону,

В ошейник превратив позорную корону,

Что огненным клеймом отметить может их

На веки вечные поэта вольный стих!

Да, муза посвятить себя должна народу!

И забываю я любовь, семью, природу,

И появляется, всесильна и грозна,

У лиры медная, гремящая струна!

Ноябрь 1831 г.

ПЕСНИ СУМЕРЕК

КАНАРИСУ

Как легко мы забыли, Канарис, тебя!

Мчится время, про новую славу трубя...

Так актер заставляет рыдать иль смеяться,

Словно бог вдохновляет простого паяца.

Так, явившись в революционные дни,

Люди подвигом дышат, - гиганты они,

Но, швыряя светильник свой, яркий иль чадный,

Все уходят во

тьму чередой беспощадной.

Имена их померкнут в мельканье сует.

И пока не является сильный поэт,

Создающий вселенную словом единым,

Чтоб вернуть ореол этим славным сединам, -

Их не помнит никто, а толпа, что вчера,

Повстречав их на площади, выла «ура»,

Если кто-нибудь те имена произносит,

«Ты о ком говоришь?» - удивленная, спросит.

Мы забыли тебя. Твоя слава прошла.

Есть у нас пошумней и крупнее дела,

Но ни песен, ни дружбы былой, ни почтенья

Для твоей затерявшейся в памяти тени.

По складам буржуа твое имя прочтет.

Твой Мемнон онемел. Солнце не рассветет.

Мы недавно кричали: «О слава! О греки!

О Афины!» - Мы лили чернильные реки

В честь героя Канариса, в честь божества.

Опускается занавес, - ладно! Едва

Отпылало для нас твое славное дело,

Имя стерлось, другое умом завладело.

Нет ни греков-героев, ни лавров для них.

Мы нашли на востоке героев иных.

Не послужит тебе ежедневно хвалами

Стоязыких газет бестолковое пламя.

Ведь циклопу печати который уж раз

Одиссей выжигает единственный глаз.

Просыпалась печать, что ни утро, бывало,

И крушила все то, что вчера создавала,

Вновь державной десницей ковала успех,

Справедливому делу - железный доспех.

Мы забыли!

Но это тебя не коснулось.

Снова даль пред тобою, моряк, развернулась.

У тебя есть корабль и ночная звезда,

Есть и ветер, попутный и добрый всегда,

Есть надежда на случай и на приключенье

Да к далеким путям молодое влеченье,

К вечной смене причалов, событий и мест.

Есть веселый отъезд и веселый приезд,

Чувство гордой свободы и жизни тревожной.

Там, на парусном бриге с оснасткой надежной,

Ты узнаешь излучины синих дорог.

И пускай же в какой-то негаданный срок

Океан, разгрызающий скалы и стены,

Убаюкает бриг белой кипенью пены,

И пускай ураган, накликающий тьму,

Взмахом молнийных крыльев ударит в корму!

У тебя остаются и небо и море,

Молодые орлы, что парят на просторе,

Беззакатное солнце на весь круглый год,

Беспредельные дали, родной небосвод.

Остается язык, несказанно певучий,

Ныне влившийся в хор итальянских созвучий, -

Адриатики вечной живой водоем,

Где Гомер или Данте поют о своем.