Собрание сочинений в 10 томах. Том 5. Секта
Шрифт:
— Как отпечатки пальцев.
— Безусловно, только еще точнее.
— Собственно, это и дает право говорить о русском следе плутония.
— С одной существенной оговоркой. Плутоний, безусловно, был получен на одном из российских заводов, но не забудьте, что до недавнего времени существовал Советский Союз.
— Единый и могучий, — тонко улыбнулся Обердорфер.
— Можно иронизировать, сколько душе угодно, но ведь это недалеко от истины. Для Германии падение Берлинской стены явилось манной небесной, хотя не стоит закрывать глаза и на то, что распад Союза породил целый ворох серьезнейших проблем. Упомянутый вами плутоний могли направить в любую из республик. Вот и решайте теперь, кто виноват. Я бы не взял на себя подобную смелость. Дактилоскопический отпечаток, позволю сказать, производителя еще ничего не значит, пока не выявлена вся цепь. Кто отправил, куда, с какой целью, кто, наконец, получатель и куда он переадресовал груз. Попробуй, размотай… Боюсь, что в нашем случае мы столкнемся с теми же трудностями. В Баку, насколько мне известно, не производятся радиоактивные изотопы и в Ташкенте — тоже.
— Зато наркотики поступают оттуда исправно.
— Что ж, тем больше оснований войти в контакт с русскими. Я бы на вашем месте сделал это через Интерпол. Это поможет нам быстрее разобраться со списком пассажиров.
Глава двадцать третья
И еще похороны…
На Очаковском кладбище провожали в последний путь двадцать третьего президента. Двадцать третьего банкира Москвы, убитого по заказу, как произнес, открыв панихиду, Кидин.
— Идет планомерный отстрел лучших людей России, — говорил Иван Николаевич со слезой в голосе. — Ни одно преступление так и не было раскрыто, ни один убийца не был наказан. Как не горько, но и на сей раз нам будут явлены позорные доказательства равнодушия и бессилия власти, попустительство и презренная ложь.
Вокруг свежевырытой могилы плотно сбилась кучка узнаваемых лиц: банкиры, депутаты, директора крупных заводов. В узком проходе между оградами развернуться было практически негде. Венки, увитые красными, черными и белыми лентами, лежали чуть ли не штабелями. Журналисты держались поодаль. Своих представителей прислали все мало-мальски заметные издания. Редакция журнала «Деньги» вообще явилась в полном составе — покойный числился в редсовете. Хоронили, как говорили когда-то, по первому разряду: духовой оркестр, поп с дымящимся кадилом, масса цветов: розы с метровыми стеблями, калы, редкостной красоты орхидеи.
Власть, которую в одних и тех же словах полоскали ораторы, казалось, вполне разделяла общее настроение, не относя гневные выпады на свой счет. Согласно кивали, внемля заключительному рефрену речей, замминистры, вице-мэры, генералы с планками до живота. Все были убеждены, что так дальше продолжаться не может, и все понимали, что и может, и будет.
Лазо пришел не по служебной надобности и тем более не из уважения к памяти Лобастова, которого не знал. Захотелось увидеть Лору, хотя бы издали. Из-за похорон они пропустили свидание. После возвращения Кидина встречались урывками. Опорожнив бутылку и торопливо перекусив, бросались в постель. Проводив Лору до метро, Саня возвращался в газету и даже ухитрялся писать. В редакции, где все известно про всех, на него взирали с холодным любопытством, а коллеги женского пола — с жалостью. Большинство сходилось на том, что дольше осени эта любовь не продлится.
Главный скрежетал зубами, но терпел. Вместо забойных гвоздевых материалов, от Лазо поступали крохотные заметульки на тему «бизнес и культура». Какие-то презентации, выставки, выпендрежное спонсорство — кому это надо? После сокращения оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать строк. Едва взглянув на правку, Саня пускался в бега. Раньше он бился за каждое слово, теперь его волновало одно: имя Лоры. Это был необходимый декорум для встреч на людях. Он мог обмануть кого угодно, кроме журналистов. Злые и особо завистливые языки поговаривали, что она не только спит с ним, но и отстегивает доллары за рекламу. Саня молча бесился.
Стоя возле крашеной серебрянкой решетки, за которой высился обелиск черного мрамора с чьими-то лицами в керамических овалах, он следил за игрой солнечных пятен, осыпавших ее с ног до головы, словно золотом ведьм, терявшим свою призрачную ценность, едва задувал, колебля нависающие ветви березы, горячий ветер.
Вокруг Лоры собрался настоящий паноптикум: дама из Центробанка, еще более вульгарная, чем казалась на экране, финансовый воротила, которого спас от тюрьмы депутатский мандат, его жена-манекенщица, кутюрье с повадками голубого — кого только не было. Но полной неожиданностью для Сани явился Зиновий Юрьевич Баржин. Впрочем, вполне достойное имя Зиновий он сменил на Зенон, чтобы, не дай Господь, не поставили в один ряд с Зиновиями, которые Гердты. Насмешники, коими всегда была богата Москва, тут же прозвали его Зюбаржин (3. Ю. Баржин), расшифровав образовавшуюся аббревиатуру как: Зюганов — Баркашов — Жириновский. Попало не в бровь, а в глаз. Зенон ничуть не уступал в хамстве и наглости прочим вождям, был до умопомрачения лжив и абсолютно всеяден. Его полувоенизированные шайки с одинаковой легкостью примыкали к любой демонстрации, тяготея, однако, к гитлеровцам и сталинцам.
При каждом удобном случае он требовал железного порядка, железной руки и железного занавеса — все у него было железное и стальное. В качестве гимна «зюбаржинцы» — то ли партия, то ли секта — приспособили известную песню:
На битву стальными рядами, Железная поступь крепка…Тоталитарные замашки каким-то образом сочетались у них с проповедью всеобщего покаяния перед близким концом света. Конфессиональные симпатии были столь же неразборчивы и эклектичны: православие и тут же язычество с его волхвами и Велесом, индо-арии и почему-то дзенбуддизм. Поговаривали, что Зенон был тесно связан с самим Асахарой. Но с кем он только не знался в сем многошумном и неразборчивом мире? Гебешники и нацисты, самозванные епископы и диктаторы, генералы-мятежники и отгоревшие звезды большого спорта — всех он числил в друзьях. За его спиной стояли ликеро-водочный завод, спортивно-оздоровительный комплекс и трастовая компания с сомнительным зарубежным прикрытием. Тем большее удивление вызывала сопричастность фигляра и проходимца к крупному бизнесу. Оставалось только гадать, что связывало его с покойным Лобастовым и ныне здравствующим Лориным мужем.
Лазо видел, как кивнул, в ответ на поклон Зюбаржина, сановитый Кидин. Оба казались ему одинаково неприятными, но было совестно сознавать, что эта его неприязнь слишком личностно окрашена. Саня обратил внимание на высокого мужчину спортивного склада, по всей видимости, охранника, бдительно опекавшего Ивана Николаевича. Его открытое, располагающее к себе лицо показалось знакомым, точнее однажды увиденным, но где и когда? Чутье подсказывало, что это была не просто случайная встреча на одном из жизненных перекрестков, нет, но событие по-своему знаменательное, оставившее незарастающий след.
Вспомнить помогло совершенно незначительное происшествие, оставшееся для других почти незамеченным. Подойдя слишком близко к краю вырытой ямы, которой предстояло стать вечным домом гендиректора «Сибирь Петролеум», Кидин споткнулся и чуть было не загремел вниз, но был подхвачен в неуловимом глазу прыжке.
И тут, словно завесу какую отдернули: «Живое кольцо!» Саня увидел себя у Белого дома в ту самую ночь, когда неминуемо ждали штурма. Горячая броня, удушающе-сладкая вонь солярки, сдвинутые троллейбусы, жалкое подобие баррикад. Пронесся слух, что от Красной Пресни по кольцу движется техника. Танков и бронемашин и без того было довольно вокруг, только они стояли, зажав в тиски, а те шли.
Саня и еще двое парней из его отряда, похватав бутылки с бензином, рванули на угол улицы Чайковского. В дымящейся мгле, раздираемой снопами света, грохотали танки. Впереди с включенными фарами и закрытыми люками неслось несколько БМП. Было видно, что они движутся по осевой, не собираясь сворачивать вправо, и уйдут в туннель, и проследуют до самой Смоленской.
Ни тогда, ни тем более потом Саня не мог понять, какая сила подхватила его на крылья и бросила наперерез. Высокую фигуру в каске и бронежилете он заметил лишь в начальный момент прыжка. Такого же, как только что, без разбега и видимого усилия.