Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона
Шрифт:
На завтрак подали спаржу, зернистую икру и омлет с грибами. Сжимавшие горло тиски ослабли на полвинта и сразу же захотелось спать.
Борцов распечатал пачку «Кат силк» и, накрывшись пледом, глубоко затянулся, но, взглянув на попугая, умиротворенного листом салата и мандариновой долькой, загасил сигарету. Подлец не выносил табачного дыма.
Приятная дрема не мешала анализировать недавний инцидент. Демонстративный отказ от полета определенно загнал консульского чинушу в тупик. Расчет, видимо, был на иную реакцию, когда либо качают права, либо униженно просят. И то, и другое в итоге приводит к сделке: мы вам, вы нам. Они — вспомнив Петра Ивановича и его предложение «держать связь», Ратмир обоих свел воедино — явно хотели склонить его к какой-то форме сотрудничества, но почему-то не решались изъясниться напрямую. Имнужна постоянная связь, следовательно нужна информация. О чем? О работе над сценарием? Дикость! Особенно теперь, в нынешние-то беззаконные времена, когда на смену идеологическим табу и шпиономании пришел разнузданный чистоган. Может, в этом и весь секрет? Запахло денежками и возникло желание приобщиться. Что там не говори, но заварушка с паспортом явственно отдавала рэкетом. Разве что цену сразу не назвали, оставив себе свободу действий. Зато зацепили крепко и больно. Били наверняка. Теперь, когда отхлынула ударившая в голову кровь, Ратмир начинал понимать, что его пытались взять на чистейший блеф. Но если за призрачными намеками на «парижский след» скрыта хотя бы тень правды, он безоговорочно отдаст имвсе, что имеет или будет иметь. Так он и скажет: открыто и прямо.
Мысль о Париже растравляла воображение. Казалось бы, чего проще: выйти в Амстердаме, купить билет и через час ты в аэропорту Шарль де Голль. Не хватало ничтожного пустяка: французской визы. Красный паспорт с гербом несуществующей сверхдержавы по-прежнему нес на себе проклятье железного занавеса.
Неожиданно для Борцова объявили посадку в Варшаве. Вот где он сможет беспрепятственно сделать остановку! Безвизовый режим, кажется, остается в силе.
Он часто наезжал в Польшу. Здесь ему вручили первую в жизни международную премию, что вместе с гонораром за книгу составило круглую сумму. Он отпраздновал успех в ночном клубе «Европейской». Чешские гастролерки давали стриптиз, что казалось вызовом коммунистическому режиму. Распивая с польскими приятелями шестидесятиградусную «Пейсаховку», Ратмир бурно аплодировал новым веянием. Сами по себе голые девки его не волновали. На следующее утро он выбрал для Ники роскошный гарнитур: браслет, серьги и перстень. Бирюзины величиной с голубиное яйцо были подобраны одна к одной.
Иеще он вспомнил подвальчик на площади в Старом мясте, ужин с пани Марией при свечах, их короткий роман и поездку в Виланов. И, накладываясь одно на одно, закружились, туманя наплывом слез, кленовые листья, как желтые звезды.
В Тюрьме Павьяк, где помещалось гестапо, сохранили зияющий пустотой музейный кабинет: только стол с лежащей на нем эсэсовской фуражкой и портупея на вешалке, отягощенная кобурой парабеллума. Остальное подсказало воображение.
Прошло несколько лет, и Борцов специально съездил в Освенцим. По дороге из Варшавы в Краков, глядя на мелькающие за стеклом вагона березовые стволы, уловил тональность и ритм, которые позже вылились в строки:
Под лязг колес и сердца бой Мы не увидимся с тобой. Лишь в сновиденьях иногда Вдвоем воротимся сюда. Не надо слов, не надо слез. Разъял туман, Туман унес…Когда расчищалось место для лагеря, немецкий солдат сказал какой-то польской женщине:
«Вам тут нельзя оставаться. Здесь будет ад на земле».
Сараи, до потолка заваленные тюками слежавшихся женских волос, груды костылей и протезов, холмы обуви, горы очков и детских игрушек… Что перед этим скачущий по трупам быкоголовый Яма? Огненный змей Дуата или химера в Зале Обеих Правд? Кербер Аида? Минос Данте Алигьери?
Земля никогда не отмоется от сожженных костей, и воздух никогда не очистится от улетевшего из труб пепла, и вода навсегда отравлена железным запахом крови, и огонь, оскверненный человеческим жиром, не согреет окаменевшие сердца.
Все проклято до скончания лет: стихии и люди. Ничто не спасет землю, меченую клеймом свастики.
Не в том настроении пребывал Ратмир Борцов, чтобы выйти в Варшаве. Да и какой смысл? Знакомые давно позабыли его, а друзей не осталось.
Пассажирам первого класса разрешили не покидать салона. Хоть маленькая, но радость. Сидеть в транзитном зале с клеткой в руках никак не улыбалось.
За иллюминатором серели искаженные дождевыми струйками силуэты самолетов. Поигрывая звенящей сосулькой в стакане, Ратмир незаинтересованно следил за пикапом, пересекавшим, разбрызгивая лужи, взлетную полосу. Изысканный алкоголь успокаивал нервы, но не спасал от озноба, тысячами иголок покалывавшего спину.
— Вы уверены, что ваш друг сидит на своем месте?
Борцов вздрогнул и повернулся.
Положив руку в перчатке на спинку кресла, где покоилась клетка, стоял Джонсон.
— Вы! — обрадовался Ратмир. — А я уж и не чаял… Что случилось?
— Насколько мне известно, ничего особенного. Как вы?
— Нормально, хотя, должен сказать, несколько удивился, не увидев вас рядом. Я думал, что мы летим вместе.
— Так оно и есть. По-моему, я говорил вам, что мы встретимся в самолете?
— Теми же словами, — Борцов виновато улыбнулся. — Я оплошал, придав им несколько расширительный смысл. С тем же успехом вы бы могли появиться и в Амстердаме, и в Нью-Йорке.
— В принципе да, хотя это был бы уже другой самолет, не так ли? — Джонсон осторожно опустил клетку на ковер между креслами. — Не возражаете? Думаю, так нам будет удобнее: ему и мне, — он сел, положив на стол чемоданчик, и стянул перчатки. В тусклом свете иллюминатора золотым кошачьим глазом сверкнула запонка.
— Другой? Вы имеете в виду пересадку?
— Совершенно справедливо. В таком случае мне пришлось бы связаться с авиакомпанией и послать вам соответствующее уведомление. Я всегда держу слово, Тим.
— Мол, встретимся в другомсамолете! — Борцов удовлетворенно потянулся. — Долго пробыли в Варшаве?
— Два дня. Подвернулось пустяковое дело, — едва уловимой интонацией Джонсон дал понять, что предпочитает переменить тему. Незапланированный визит в польскую столицу был вызван достаточно серьезными обстоятельствами. В Москве обмен информацией через клипперную защиту мог привлечь излишне пристальное внимание. Поэтому и пришлось переместиться в Варшаву, где «Эпсилон» снял на улице Нови сад реконструированный особняк начала девятнадцатого века, с каменными львами и чугунной оградой. Подыскать подходящий дом и оборудовать его электронной защитой помог легендарный некогда польский разведчик. Его деятельность стоила Соединенным Штатам миллиарды долларов: в конечном счете добытые им сведения попадали в Москву. Но все меняется в этом мире. Генерал, отсидевший пять лет в тюрьме Сан-Квентин, нынче метил в министры и, как подобает профессионалу, непринужденно сменил политические ориентиры. Самый удачливый шпион века, он едва ли догадывался, что перед ним сидит тот самый аналитик, который вычислил его буквально на кончике пера, как Леверье планету Нептун. А если бы и догадывался, это уже ничего не меняло. Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов.
При личной встрече прежние контрагенты быстро нашли общий язык. На должность директора польского филиала был назначен граф Владзимеж Комаровский, профессор лингвистики Монреальского университета. Одним словом, варшавский вояж увенчался бесспорным успехом. Обрадовали и новости из Претории и Каира. В Мексике археологические работы продвигались с незначительным отставанием, но это не меняло благоприятной в целом картины.
— А ведь мы могли и не встретиться, — дождавшись набора высоты, возобновил беседу Борцов. Растущее ощущение взаимопонимания толкало его на откровенность. С кем еще он мог посоветоваться? — Вы слушаете, Пит?
— С величайшим интересом… Кажется, перестало закладывать уши. Так о чем это вы?
— О том, что я мог остаться в Москве.
— Естественно. Только какой смысл?
— Нет, вы не поняли, — поморщился Ратмир. — Просто меня могли не выпустить, — ему пришлось подробно пересказать свой диалог с консульским служащим. Рассказ получился не слишком последовательным, по причине ретроспективных отступлений, без которых никак нельзя было обойтись.
Джонсон, наклонив ухо, впитывал каждое слово. Лицо его сохраняло все то же спокойно-благодушное выражение. Только когда дошло до описания внешности, он мечтательно улыбнулся и повторил вслед за Борцовым: