Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
У них рассудок, стих у нас.
Берет мужчина верх тотчас.
Двустишие родилось в ее голове само собой, и за ним тут же потянулась бесконечная цепь таких же стихов. Она сочиняла их и посвящала Кейпсу. Они теснились в ее отчаянно болевшей голове, и она не могла от них избавиться.
Мужчина – тот везде пройдет,
Уж он-то юбки не порвет.
Мужчина всюду верх берет.
Без женских козней, без тенет
Везде мужчина верх берет,
Пускай зубов недостает –
Везде мужчина верх берет,
Не соблюдая наших мод,
Цилиндры
Везде мужчина верх берет.
Без всяких талий он живет,
Везде мужчина верх берет,
И лысый он не пропадет –
Везде мужчина верх берет.
Спиртного не возьму я в рот –
И здесь мужчина верх берет.
Никто к нему не пристает –
Везде мужчина верх берет.
Детей рожаем в свой черед…
– К черту! – наконец воскликнула Анна-Вероника, когда, помимо ее воли, появилось чуть ли не сто первое двустишие.
Потом ее мучило беспокойство, не подцепила ли она во время принудительного мытья какую-нибудь кожную болезнь.
Вдруг она стала корить себя за то, что у нее вошло в привычку употребление бранных слов.
Бранится, курит он и пьет –
Везде мужчина верх берет.
Распутник, сквернослов, урод –
Везде мужчина верх берет.
Она перевернулась на живот и заткнула уши, пытаясь избавиться от навязчивого ритма этих стишков. Она долго лежала неподвижно, и мозг ее успокоился. Она заметила, что разговаривает. Она заметила, что разговаривает с Кейпсом вполголоса, идет на разумные уступки.
– В конце концов можно сказать многое и в защиту женственности и хороших манер, – согласилась она. – Женщинам следует быть и мягкими и уступчивыми, и только тогда оказывать сопротивление, когда посягают на их добродетель или хотят принудить к неблаговидному поступку. Я знаю это, любимый, здесь-то уж я могу позволить себе так называть тебя. Я признаю, что женщины викторианской эпохи хватили через край. Их добродетель – это та непорочность, которая не светит и не греет. Но все же невинность существует. Об этом я читала, задумывалась, догадывалась, я присматривалась к жизни, а теперь моя невинность… замарана.
– Замарана!..
– Видишь ли, милый, человек горячо, неудержимо к чему-то стремится… К чему же? Хочется быть чистой. Ты желал бы, чтобы я была чистой, ты желал бы этого, если бы думал обо мне, если бы…
– Думаешь ли ты обо мне?..
– Я дурная женщина. Не то, чтобы я была дурной… Я хочу сказать, я нехорошая женщина. В моей бедной голове такая путаница, что я едва понимаю, о чем говорю. Я хотела сказать, что я вовсе не образец хорошей женщины. В моем характере есть что-то мужское. С женщинами всякое случается – с добродетельными женщинами, – и от них требуется только одно: чтобы они отнеслись к этому правильно. Чтобы сохранили чистоту. А я всегда нарочно встреваю во всякие истории. И всегда пачкаюсь…
– Это такая грязь, которая смывается, мой дорогой, но это все-таки грязь.
– Невинная, безропотная женщина, которая хранит добродетель, нянчит детей и служит
– Я не кроткая. И, конечно, я не леди.
– Но я и не груба. Однако нет у меня целомудрия помыслов, истинного целомудрия. Добродетельную женщину от греховных мыслей охраняют ангелы с огненными мечами…
– А существуют ли подлинно добродетельные женщины?
– Меня огорчает, что я ругаюсь. Да, ругаюсь. Вначале я делала это в шутку. Потом это стало вроде дурной привычки. В конце концов ругательства, как табачный пепел, ложатся на все, что бы я ни говорила и ни делала.
– «Ага, мисс, попалась. Ну-ка лягни их!» – крикнули мне.
– Я обругала полисмена, и он возмутился! Он возмутился!
За нас краснеют полисмены.
Мужчина – властелин вселенной.
– Черт! Но в голове у меня проясняется. Должно быть, скоро рассвет.
Сменяется сумрак сиянием дня.
Довольно, довольно! Измучилась я.
– А теперь спать! Спать! Спать! Спать!
– А теперь, – сказала себе Анна-Вероника, садясь на неудобную табуретку в своей камере после получасовой гимнастики, – нечего сидеть, как дура. Целый месяц мне только и дела будет, что размышлять. Так почему бы не начать сейчас? Мне многое нужно продумать до конца.
– Как же правильнее поставить вопрос? Что я собой представляю? Что мне с собою делать?
– Хотела бы я знать, многие ли действительно продумывают все до конца?
– Может быть, мы просто цепляемся за готовые фразы и подчиняемся настроениям?
– В старину было по-другому: люди умели различать добро и зло, у них была ясная, благоговейная вера, которая как будто все объясняла и для всего указывала закон. У нас теперь ее нет. У меня, во всяком случае, нет. И нечего прикидываться, будто она у тебя есть, когда на самом деле ее нет… Должно быть, я верю в бога… По-настоящему я никогда не думала о нем, да и никто не думает… Мои взгляды, наверное, сводятся вот к чему: «Я верю, скорее всего безотчетно, во всемогущего бога-отца, как в основу эволюционного процесса, а также в некий сентиментальный и туманный образ, в Иисуса Христа, его сына, за которым уже не стоит ничего конкретного…»
– Нехорошо, Анна-Вероника, притворяться, будто ты веруешь, если нет у тебя веры…
– Молюсь ли я, чтобы бог даровал мне веру? Но ведь этот монолог и есть та форма молитвы, на которую способны люди моего склада. Разве я не молюсь об этом теперь, не молюсь откровенно?
– Наш разум заражен болезнью неверия, и у всех у нас путаница в мыслях – у каждого…
– Смятение мыслей – вот что у меня сейчас в голове!..
– Эта нелепая тоска по Кейпсу – «помешательство на Кейпсе», как сказали бы в Америке. Почему меня так неудержимо тянет к нему? Почему меня так влечет к нему, и я постоянно думаю о нем и не в силах отогнать его образ?