Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
— Как хотите, — пожимаю я плечами. — В конце концов, мне тоже наплевать!
И, обиженный, я вместе со всеми принимаюсь за сбор хвороста и валежника для костра.
Так вопрос о карте и следовании вверх по ручью больше и не поднимался. Поленившись избрать более трудную, но и более короткую дорогу, мы позднее поставили себя в положение, которое всем нам стало угрожать самой подлинной гибелью. Но об этом — после.
Замечательно быстро разваривается в кашу чумиза. На первом же своем ночлеге мы в этом убедились. Сдобренная салом, эта каша довольно вкусна,
Засыпать у костра в майскую ночь в Приморье очень хорошо, но лишь только костер начинает потухать, как начинает давать себя ощутительно чувствовать и ее свежесть. Подбросишь дров в костер и опять ляжешь: груди, если она к огню, тепло, даже жарко; спине же холодно. Вот так и провертелись мы целую ночь.
На рассвете встали, собрались, пошли.
Перед Занадворовкой вошли в безлесную долину и по совершенно голому западному склону ее стали обходить деревню.
Никогда я так не трусил, как в эти минуты.
Представьте себе такую картину: склон уже ярко освещен восходящим солнцем, по этому склону тянется цепь из пяти человек. Батожки в руках, мешки за спиной, чайники и котелки у пояса. Из деревни, уже просыпающейся, слышны голоса и мычание скота: там проснулись, а нас видно как на ладони. Даже ребенок мог бы догадаться, что мы за люди и зачем идем к границе. А ведь в деревне, несомненно, был пост советской пограничной стражи…
Как нас никто из деревни не увидел, а если увидел, почему не дал знать о нас пограничникам — я до сих пор этого не могу понять. А ведь мы шли на виду почти в течение получаса. Как легко можно было бы нас догнать!
Я шел и громогласно ругал моих спутников за то, что они не послушались меня, не последовали вверх по ручью. Они тоже ругались. Все мы в качестве таежных путников, конечно, представляли собою весьма комичную картину. Шура Степанов до сих пор потешается над тогдашним моим видом…
— Мужчина с меланхолическим выражением лица, в черном пальто с поднятым воротником и в ночных туфлях. За спиной мешок, в руках книжка, читаемая на ходу!..
Но хороши, вероятно, были и все мы.
Во всех нас было много нелепого, совершенно не вяжущегося с тем нашим трудным предприятием, на которое мы решились. В сущности, все мы были мечтателями и в житейском отношении большими разгильдяями. И, видимо, только Божья помощь выручала нас в те трудные дни.
Деревню мы все-таки миновали благополучно. Опять лес, сопки, тайга.
В середине дня на одном из перевалов мы натыкаемся на исток ручья. Всем стало очевидно, что это как раз и есть начало той самой речки, у которой мы ночевали в прошлую ночь перед деревней…
— Идиоты! — с прискорбием возмущался я. — Ну, не вам говорили?.. Ведь мы верст пятнадцать лишних сделали. Дьяволы!
Все молчат, все шагают.
Мы спускаемся в долину, видим небольшой участок обработанного поля и кровлю корейской фанзы.
После небольшого
Яростно лает огромный пес, бросается на нас. Мы отмахиваемся от него нашими батогами, и на лай его из фанзы выходит, вернее, выползает, молодой кореец с головой, сплошь завязанной тряпками. Видимо, он едва жив и до того слаб, что даже наше неожиданное появление его не пугает. Но мы слышим, что в фанзе испуганно начинают плакать дети.
— Где Россия кончай, Китай начинай? — спрашиваем мы его.
— Тама! — и кореец показывает рукой направление.
— Далеко?
— Десять верст.
— Еще десять! Машинка ваша мею?
— Я не обманываю, — довольно хорошо отвечает кореец по-русски. — Верст десять, может быть, мало-мало больше.
— А что такое с тобой?
— Тигра.
— Как тигр?
— Напал на нас, когда мы рубили лес. Нас было трое. Мне ободрал голову, другого не тронул. Мальчика унес.
— Может быть, барс?..
— Этого я не знаю. Нет, тигр.
— Где это случилось?
— Тама! — и кореец показывает то же самое направление, по которому мы должны идти, чтобы достичь границы.
— А другим путем можно к границе подойти? — все вместе спрашиваем мы.
— Можно, но очень далеко.
Мы переглядываемся: перемахнуть эти десять верст и вечером быть за границей или еще сутки, а то и больше, путаться в приграничной полосе, рискуя в конце концов столкнуться с советскими пограничниками?
— Кэкэей-то тигр! — презрительно кривя тонкое лицо, сюсюскает мичман Васька. — Ерунда! Надо идти, господа офицеры! Начинайте движение, Несмелое!
Дело в том, что в целях безопасности нами был установлен такой порядок, что, идя цепочкой, мы по очереди меняли передового. Он, будучи как бы и нашим дозором, первый принимал на себя все удары случайностей.
Мне не повезло: прохождение по местам, где обитал тигр-людоед, совпало с моим водительством. Не скажу, чтобы меня это радовало, но установившаяся дисциплина требовала подчинения.
Покурив, мы бодрым шагом двинулись вперед по тропе, указанной нам чуть живым корейцем.
Тропа вильнула вправо, влево, поднялась на пригорок и вдруг спустилась в кочковатое болото, густо поросшее лозняком. «Тут— то, — безнадежно подумал я, — и караулит нас, наверно, тигр!» — и мне стало до того муторно, что засосало под ложечкой.
Воображение мое нарисовало мне ужасный момент. Из густых кустов лозняка вдруг высунется огромная желтая голова зверя; пасть раскрыта, из нее торчат клыки. Зверь заревет и бросится на меня.
И вдруг — ух!.. Неудачный прыжок с кочки на другую кочку, и я проваливаюсь в трясину по колени. Я дико ору, ибо уже чувствую себя в когтях тигра. Но хватает меня вовсе не тигр, а Степанов с Антиком, помогающие выбраться из трясины.
Я-то выбираюсь, но одна из моих ночных туфель остается утопленной. Мои друзья, подошедшие ко мне, ругают меня и издеваются надо мной.