Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Иосиф не устрашается сего великого зрелища. Между тем, Итуриил приемлет его руку и ведет в места злачные, где огнь приятнейший солнца сияет и лучи его, из средины земли испущенные, семена жизни отверзают. Тамо на драгоценных камнях текут с согласным журчанием златые и сребреные источники, коих волны соединяются иногда без смешения; сияние свое не помрачают они, просеяваяся сквозь песок нечистый; яшмы и алмазы преломляют лучи огненные, помогающие их сотворению. Тамо природа, всю власть свою распространяя, созидает дражайшие семена существ, кои с водными ключами и металлами даже до поверхности земли протекают. Тамо рождаются источники всех рек, преходящих сию землю. Итуриил ведет Иосифа пред исходище Нилово и, поведав ему о причинах его плодородия, являет ему бесчисленное множество тел чувственных, движущихся в недрах его. Здесь Иосиф избирает место отдохновения, и уже тягости столь трудного пути более он не ощущает.
Наконец исходят они из сего места и зрят паки свет дневный. «Днесь, — вещает ангел, — зри облака, помогающие плодоносию Нила». Сие ему изрекшу, возвышается он даже до небес, и, подобен птенцу орлю, приобыкшему вверятися воздушной пустоте и равняющемуся орлу
По рассмотрении всех сих видов: «Вождь божественный! — рек Иосиф. — Приведши меня к пределам, разделяющим небеса и землю, должно ль почитати сии пределы, и может ли дерзати смертный возвышатися к странам воздушным?» Вещая сии слова, взирает он робким видом на ангела, но в очах его зрит он ответ благосклонный, и уже дух воспарил обонпол облак. Иосиф не медлит за ним последовать, а Итуриил, подав ему руку свою, помогает ему в сем быстром летении. Они остановляются на едином созвездии, кое кажется погруженно быти в солнечном пламени. Тамо ангел изъясняет юному смертному, чудящемуся сиянию вселенныя, како небесные тела, держащиеся собственною своею тягостию, движутся различно, сохраняя равновесие, текут величественно единое к другому и в непрестанном течении своем повинуются двойственному закону, притягающему их и отревающему. Оттоле, превождаемый Итуриилом, летит он к той стране, где звезды кажутся касатися единая другой: толь щедрою рукою они насеяны тамо. Наконец удаляются они от сих мест и стремятся возвыситися до последних пределов мира; внезапу божественное пение, издалека слышимое, поражает слух Иосифов; в самое то время зрит он свет, коего сияние в сравнении с пламенем всех возжженных на небеси светил помрачило бы оный так легко, как солнце луну затмевает. «Остановим течение наше, — рек Итуриил, — не может смертный приближитися к сему другому миру; зримый тобою есть единая токмо тень сего незерцаемого; ты не далее стоишь от дому владычия, как земля стоит от нас, и сие пение, коему внемлешь ты единым умирающим слухом, есть пение бессмертных». Ангел умолкает. Иосиф преклоняет слух свой; трепещущее сердце его не может преносити долее ни зрелища сего, ни того чувствования, которое сим сладостным пением в нем произведенно; восхищенный, ослепленный и не видяй ни звезд, ни солнцев, сквозь коих ангел направляет свой полет, предается он своему вождю, исходит до облак, покрывающих наше полукружие. Тамо, начиная познавати себя: «Великодушный толкователь природы! — рек он. — Ты поведал мне все ее таинства; сия земля кажется в очах моих малейшею точкою; между тем, ни чудеса, в недрах ее заключенные, ни величество вселенныя не погасили во мне чувствования, прилепленные к существу моему; скончай дело свое: удовольствуй толико сердце мое, колико ты просветил мой разум; не возмогут ли, помощию твоею, слабые очи мои узрети дом Иаковль?» По окончании сих слов ощущает он некую вышнюю силу, оживляющую его очи, и зрит ясно место своего рождения и отца своего, седяща с Селимою пред сению своею; оба они, поверженные в грусть, слезы проливают. Смягченный Иосиф простирает к ним руки, и слезы из очей его лиются, но, не возмогши пренести толь великого смятения, пробуждается; все сокрылось от него: и вид кругов небесных, и ангел, и дом родительский; он обретает себя лежащи на бреге Ниловом и землю, орошенную слезами своими. Но божественная сила распространяется в сердце его; разум его стал паче просвещенный, и он восстает для восприятия трудов, посвященных благосостоянию Египта.
Между тем, Иаков ожидал с нетерпением сынов своих. Протекло время, назначенное к их пришествию, и родительское сердце его исполнялося смущением; он считал часы и минуты; седящий с Селимою на месте, слезам посвященном, и объемлемые равные страхом, беседовали они о Вениамине. «Увы! — вещал он часто, взирая на образ Иосифов. — Может быть, от обоих сынов моих единый сей образ мне остается; может быть, на сем месте буду я плакати о всех моих сынах!» Сии были слова Иаковли. Тако юные птицы призывают слабым гласом матерь свою, коя в дальние страны отлетает для искания им пищи; вдруг, внемля ее гласу и узрев ее сквозь ветвей парящу на высоте небесной, тоскливый глас свой пременяют они на радостный и младыми крыльями своими на стретение ей летети порываются.
Во единый день, когда Иаков и Селима изображали друг другу тоску свою на том же месте, внезапу услышан был во всем доме стук текущих колесниц и топот верблюдов бегущих. Иаков умолкает, преклоняет слух свой, и во оном шуме познает он гласы сынов своих. Он восстает и хощет идти во стретение им, но вдруг зрит их самих, идущих к его сени; ныне все они дерзают внити в сие убежище. Вениамин прежде всех устремляется в объятия отца своего, который, прижав его к персям своим: «Когда я тебя узрел, — рек он, — я ни о чем более небес не умоляю и сниду во гроб с меньшею скорбию». Он объемлет потом всех своих сынов и тем любезнее приимлет Симеона, чем долее удален он был от родительского дому. Селима, узрев Вениамина, восхищается. Между тем, в очах юнейшего сына Иаковля сияла чрезмерная радость; сколь ни старался он ее умерить, но, вырываяся из сердца, исходила она на чело его, на лицо и очи. «Дражайший отче мой! Селима! — рек он. — Возвращение наше есть самая малейшая вина тоя радости, которую мы вам приносим ныне». — «Но кое удовольствие мог бы я еще вкусити? — отвещает Иаков. — Или странствие твое, любезный сын, разгнало прежнюю тоску твою? А я доныне в равной страдаю скорби, и токмо возвращение ваше могло на несколько остановити оную». — «Иль не осталось, — рек Вениамин, — нималой нам надежды узрети Иосифа?» — «Увы! — отвещает старец. — Исчезла вся моя надежда, звери лютые отдают ли когда корысть свою?» — «Не возмог ли он спасти себя от них?..» — прерывает Вениамин,
Как глас ангела, остановившего руку Авраама, подъятую на сына его, вселил радость в скорбящее сердце сего смущенного отца и оживил всю природу, стенящую о таковом жертвоприношении, — тако сии повторяемые толикими устами слова проницают сердце Иаковле и весь дом его. Селима, сильнейшим объята удивлением, прерывает свои воздыхания, отвращает вдруг очи свои от образа Иосифова; восхищенна, но колеблющаяся между сомнением и надеждою, пребывает она неподвижна, безгласна, простирающа руки и устремляюща взоры свои на Вениамина, алкая проникнути все слова, кои из уст его изыдут. Но скоро Иаков, не хотяй верити сынам своим: «Неужели вы старости моей ласкати восхотели, — рек он, — неужели согласились вы сим вымыслом утешити последние дни мои? И ежели то так, оставьте вы меня слезы проливати, мне скорбь моя любезна, и я предпочитаю ее уверению о таком счастии, коего нет со мною... Если б жив был Иосиф, кто бы возмог удержати его удаленна от меня». — «Он ожидает тебя, — отвещает Вениамин, — сей сильный и добродетельный муж, коего весь Египет почитает, коего премудрость нам была прославляема, который желал слышати о тебе и Селиме, который питал весь дом наш, возвратил злато наше, не возмог отпустити от себя всех твоих сынов, возжелал зрети меня...» — «Вещай! — рек Иаков. — Скончай слово свое. Великий боже! благословлю неисповедимые судьбы твоя...» — «Сей муж, — отвещает Вениамин, — сей есть сын твой Иосиф».
По сих словах Селима возопила гласом радости, но, не возмогши пренести своего восторгу, она бледнеет, упадает, очи ее затворяются; тако сопротивляющийся долгое время свирепым вихрям цвет увядает внезапно от луча солнечного; имя Иосифово к жизни ее призывает. Но Иаков долгое время ни единого слова не вещает; поверженный в глубокое молчание и желая разгнати последнее облако, подъемлющееся в душе его: «Возможно ль быть сему?— рек он.— Великий боже! возможно ль, чтоб мне возвращен был сын мой?.. Возлюбленные дети! я готов верити словам вашим... хощу сего... но толь внезапная весть... счастие толь неожидаемое... прости, Вениамин, если я еще в оном сумневаюсь. Страшусь увериться на толь малых доказательствах; если же все сие мечта, в какую бездну я паки повержен буду! Многое велит мне познавати сына моего в правителе Египта, но во многом не зрю я Иосифа! Как! Он предпочтил нам величество! Уклонился в чужую страну от отца своего и Селимы! Оставил нас проливати слезы, наслаждаясь сам блаженною судьбою! Отпустил вас прежде, не позная! Не возвестил мне о жизни своей!..»
«Прииди, — рек тогда Вениамин, — виждь колесницы и дары, тебе посланные. Он тебя в Египет ожидает; царь дает тебе плодоносную Гессенскую землю. Все твои сомнения разгнанны будут. Бог, приведший Иосифа к престолу Фараонову, восхотел его тамо удержати; брат мой, долгое время несчастный и возведенный наконец на чреду сию, послал к нам единого из рабов, который погиб на пути... Прочее уведаешь из собственных уст его...»
Слово сие прервал старец, который в провождении Селимы и всех своих детей приближается, поспешает слабыми стопами и выходит из сени своея. Но едва узрел он колесницу и дары Иосифовы, уже радость неизреченная является на лице его, он весь трепещет, возводит очи и руки на небо, не произнося ни единого слова; некие слезы текут по лицу его. «Я ничего более не желаю, — рек он наконец, — когда сын мой жив, я иду и узрю его прежде, нежели умру». Рек он и вне себя от радости объемлет Селиму, которая в восхищении своем прижимает его к трепещущей груди своей; радость вселяется во весь дом; жены и младенцы исходят из сеней своих и сень Иаковлю окружают; ими Иосифово всеми усты произносится, эхо повторяет сей блаженный глас. Все идут, стесняются, каждый хощет быти свидетелем веселия старца и Селимы.
Но Иаков, начав слово свое: «О возлюбленные дети! — рек он. — Не хощу я возмущати нашего восторга! Сей день должен быти днем праздника нашего: я обрел сына моего, а вы своего брата; но в безмерной нашей радости забудем ли того, кто нам возвратил его? Излишняя чувствительность может преобратитися в самую неблагодарность. Когда сердца наши исполненны еще истинным веселием, пойдем пролити оное на алтарь бога Авраамля и, не довольствуясь единым приношением начатков земных благ, предложим ему приношение сладчайшего нашего чувствования». По сих словах они отверзают ему путь, и старец, провождаемый всеми своими, величественными стопами удаляется от сени; вместо радости, коей он предавался, видна была тогда на челе его спокойная ясность.
Среди всех пастырских хижин дому Иаковля кедры и пальмы, коих верхи касались облакам, окружали в пространном месте и на едином холме алтарь, сотворенный от земли и дерном покровенный; Авраам собственными руками своими поставил оный и насадил древеса сии; храм сей был его и Исааков; сквозь сих ветвей возвышалось к небесам моление и курение их жертв; хор любящих сие уединение птиц воспевал тут вечно сладостные песни. При вступлении в сие место понятие о всевышнем существе, тамо обожаемом, простое и чистое ему приношение, воспоминание о почтенном начальнике сего служения, древняя и священная сень, где некогда ангели соединяли с смертными гласы свои, вся природа, свидетельница сему наиторжественнейшему человеческому действию, и мысль о том, что во всем пространстве земли и в неисчетном множестве храмов сие едино место посвящение господу вселенныя, — словом, все возбуждало тамо важные чувствования и поражало душу страхом благочестия.