Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
— Что, молодой Хомутов, жалко расставаться-то? — подходя к Афоне, участливо спросил Рукавишников.
— Жалко! — признался Афоня. — Мы за ней знаете как ухаживали...
— Погоди, Афанасий... Через год-другой на трактор сядешь. Сразу двадцать пять лошадиных сил поведешь!
— Это когда еще будет! — возразил Афоня. — И все равно машина — она железная, мертвая. И слов не понимает. А Пегашка с понятием...
— «С понятием»! — усмехнулся Егор. — А сколько вы через нее натерпелись? То в борозде ляжет, то из стада убежит... Только и утешение, что свое, хотя и горбатенькое. Ох, уж эта жалость! Долго она еще нам ноги будет путать. — Он вздохнул и выглянул на улицу.
На дороге показался Игнат Хорьков. Стоя на коленях в санях с высоким резным передком и туго натянув вожжи, он во весь опор гнал своего Красавчика.
Точеная, красивая голова жеребца была высоко вздернута к дуге, лоснились сытые бронзовые ляжки, от задних копыт летели тяжелые ошметки снега.
Подъехав к ковшовскому двору, Игнат с ходу осадил Красавчика и уже собрался было вылезть из саней, но вдруг раздумал и махнул рукой:
— А ну, ребятня! Садись — прокачу! В последний раз. Мальчишки не заставили себя долго просить и полезли в сани.
Игнат шевельнул вожжами, гикнул и, завернув жеребца, пустил его вдоль улицы машистой рысью.
Прохожие с испугом шарахались в стороны; на поворотах сани заносило, мальчишки с визгом вываливались в снег, но Игнат, ничего не замечая, гонял лошадь из одного конца деревни в другой.
Наконец он остановил Красавчика около ковшовского двора, бросил Илье Ефимовичу вожжи и, ссутулившись, молча пошел к дому.
СЛЕДОПЫТЫ
К полудню тридцать две лошади уже стояли на общем дворе. Колхозники разошлись по домам.
Илья Ефимович искоса посмотрел на Аграфену, что хлопотала около коней: задавала им корм, поила из ведра, трепала по губам, гладила шеи, ласково называла по именам.
— Ишь, разгулькалась! — снисходительно усмехнулся Ковшов. — Хотя понять можно. Раньше ты и за конячий хвост не держалась, а теперь целая конюшня у тебя под началом. Как говорится, из грязи да в князи...
— Да и ты, Ефимыч, не прогадал, — в тон ему ответила Аграфена. — Ходишь аккуратно, через порожки не спотыкаешься...
Илья Ефимович поспешил перевести разговор на другое — кони, мол, для начала ухожены неплохо, и им, конюхам, пора отдохнуть.
— Можно и отдохнуть, — согласилась Аграфена и, оглядев лошадей еще раз, пошла домой.
Нюшка кормила сестер и братишек обедом. На столе был водружен пузатый закопченный чугун. Нюшка доставала из него горячие, как угли, картофелины; ожесточенно дуя и перекидывая с ладони на ладонь, очищала их и подкладывала ребятишкам, приговаривая при этом: «Петьке дала, Маньке дала...»
Малыши обмакивали картофелины в блюдце с льняным маслом, посыпали солью и уничтожали с такой быстротой, что Нюшка начала даже сердиться: «Чего как на пожар гоните! Остепенитесь!»
На лавке у бокового окна, молчаливый и насупленный, сидел Степа.
— Чего ж гостя не угощаешь? — заметила Аграфена дочери.
— Я звала... он говорит, что сытый, — сказала Нюшка, кинув на Степу вопросительный, жалостливый взгляд. Потом спохватилась и строго добавила: — Сидит как истукан! Хотя бы картошку помог лупить... Видит, что не поспеваю.
Степа поднялся и молча подошел к столу.
В доме Ветлугиных, куда Степа часто заходил в последнее время, он многому научился. Научился готовить мурцовку — незатейливую еду из воды, хлеба, лука и нескольких капель льняного масла, сучить варовину и подшивать валенки, которые «просили каши», искусно ставить заплатки на одежду, почти без мыла стирать белье, мастерить из обыкновенных дощечек и чурок презабавные игрушки для ребятишек. И все это он делал охотно, с интересом.
Вскоре малыши были накормлены и занялись своими делами.
Аграфена, вымыв руки, села за стол и усадила рядом с собой Степу:
— Ешь, не чванься. Чего-чего, а картошки хватит. — И, помолчав, спросила: — Ты чего во дворе у Ковшова смотрел на меня так? Спросить хотел о чем-нибудь?
— Да нет... вам показалось, — уклончиво ответил Степа, давясь обжигающей картошкой.
— Не юли, не обучен еще! — погрозила ему Аграфена. — Знаю, о чем спрос. О дяде, о Вороне. Зачем его в артель записали? Зачем коней доверили? Так ведь?
— Так, мамка, так! — поспешно закивала головой Нюшка. — Степка так и сказал: дядю Илью к коням допустить — все равно, что волка в овчарню...
Степа с досадой покосился на Нюшку, и Аграфена поняла, что ребята до нее уже обо всем переговорили.
— Вот и я под стать тебе думаю, — помолчав, хмуро заговорила Аграфена, обращаясь к Степе. — Не нашего он поля ягода, Ворон этот. Ластится, льнет к нашему делу, а чую — не к добру. Надо бы его подальше от артели держать. Мы с Матвей Петровичем так Егору об этом и сказали. И даже поругались с ним. А Егор свое твердит: у Ворона, мол, полно родни в деревне, кумовья да сваты всюду. Отпугнем его — он других от артели потянет. Вот и приходится его терпеть.
— А все равно коней ему зря доверили, — упрямо сказал Степа. — Будет, как с хлебом... А там ищи-свищи...
— Ну уж нет! За коней я головой отвечаю. Мне так Егор и наказал: «За конями гляди в оба, да и с Ворона глаз не спускай». — Аграфена густо посолила картошку, но есть не стала, задумалась. — Вот если бы нам тот хлеб найти! Мы бы тогда Ворону руки укоротили! Заказали бы ему по нашей дорожке ходить...
— Мы искали... все закоулки обшарили, — вполголоса призналась Нюшка.
Степа вздохнул. Это верно, в начале зимы ребята еще кое-что делали. Забирались в сараи, овины, погреба. Острыми кольями пронзали ометы соломы и стога сена, старались нащупать мешки с зерном. Подолгу бродили по лесу, зорко высматривая, нет ли где следов свежевыкопанной земли. Подозрительно осматривали каждую кучу хвороста. А хлеб словно сквозь землю провалился...