Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Шесть часов длился бой с метелью, антоновцами, стужей и нечеловеческой усталостью, а путь все еще не был готов. Командир приказал идти обратно. Что делать, сила солому ломит. Отцепили поврежденные вагоны, паровоз дал задний ход; бронелетучка пошла к Токаревке, поливая поля свинцовым дождем из пулеметов. Через три-четыре версты снова остановка. И здесь были сняты рельсы, а на линии уже не горстка антоновцев, а огромная масса, копошащаяся, перебегающая во тьме с места на место, стреляющая и вопящая; пачки огненных клубков, вылетающие ежесекундно то в одном месте,
Антоновцы бегут.
Матерно ругается Сторожев, что-то во всю силу легких кричит Баранов, огромный детина в нагольном тулупе, размахивающий дымящимся кольтом, — он стреляет в бегущих…
И тут: «бум-бум!» Грохот орудийных разрывов, и черная зловещая масса, выплывающая из снежного вихря.
— Бронепоезд!
Сторожев, скрежеща зубами от ярости, отдает приказ:
— Отступать!
Обезумев от злости и жажды мщения, всеми силами четырех полков и своего отряда Петр Иванович навалился на токаревских коммунистов. Мужикам за помощь было обещано отдать на разграбление станцию.
Окрестные села, осмелев, либо не пускали разведчиков и фуражиров красного партизанского отряда, который не был взят на казенное довольствие, либо, того хуже, начали устраивать засады и хватать разведчиков.
Ни мужество командира отряда Жиркунова, ни хладнокровная отвага Листрата, ни безудержная смелость разведчиков Сашки Чикина и Федьки, сына Никиты Зевластова, ни удаль самого бывшего ямщика не помогали.
— Голод!
Голодали партизаны-коммунисты, голодали женщины и дети. Они ютились в селе, расположенном рядом со станцией, — мужики злобились, но терпели постояльцев: у Жиркунова и Листрата нет хлеба, нет соли, нет фуража, но есть пулеметы…
Тщетно взывали коммунисты к тамбовскому начальству о подкреплении: оно молчало, может быть, еще и потому, что само не имело в запасе ничего, кроме измотанных отрядов.
Голодная осада длилась больше недели. Ни крохи хлеба не могли достать коммунисты, ни пуда сена, ни клока соломы для истощенных лошадей. И все туже стягивалась вокруг них петля. Не раз люди послабее поговаривали о том, чтобы уйти и пробиться в Мордово; Жиркунов и Листрат молчали. Они знали, что с семьями не пробиться, не уйти от Сторожева на отощавших, падающих от усталости лошадях.
Но крупного наступления на станцию не ждали — разведка недоглядела скопления повстанческих полков.
Сашка Чикин вернулся из разведки вечером шестого января: обманутый тишиной и безлюдьем, царящими в ближайших к линии деревнях, он доложил Жиркунову, что все, мол, в порядке.
В ту же ночь Сторожев приказал окружить станцию.
С севера наступал Матюхин, с юго-запада — Панич, с востока — Баранов, с юга — Тюков. Сторожев взял на себя
В пятом часу утра Сторожев проверил расположение полков и их готовность к бою.
Перед ним была станция, невидимая в ночном мареве. Лишь один огонек пробивался сквозь седой сумрак — он горел высоко на элеваторе.
Станция молчала: там крепко спали заклятые враги Петра Ивановича — Листрат, Сашка Чикин; там сидел комбедчик Бесперстков и многие другие. С них Петр Иванович обещал содрать шкуры за землю, которую они хотели отбить у него, за оскорбления и унижения, за угрозы брата Сергея Ивановича, за все пережитое в годы после большевистского переворота, отнявшего у него мечты о земле и власти.
Он знал, что на станции не больше трехсот человек. Ему казалось, что в течение часа он раздавит большевиков, а потом учинит расправу, — волосы зашевелятся у свидетелей мщения.
Коммунисты спали. Спали после многих бессонных, голодных, мрачных дней, окруженные бандитским кольцом.
Сторожев распорядился подойти незаметно, ворваться в село и на станцию, крадучись, тихонько прикончив часовых, редкие фигуры которых маячили в призрачном свете то выплывающей, то уходящей в тучи луны.
Какой-то неслух и буян сорвал кровожадный план Петра Ивановича: наткнувшись на часового, он выстрелил, заорал, ему ответили выстрелами часовые. Стрельба разгоралась, красные, разбуженные пулеметным огнем и грохотом рвущихся гранат, полураздетые выбегали из изб и, отстреливаясь на ходу, стягивались к вокзалу. По улицам мчались конные антоновцы.
Сторожев не знал, что делать. Ярость его кипела и рвалась наружу. Он поскакал туда, где услышал выстрелы, в гуще стреляющих людей приметил того, кто кричал громче всех, и, наскочив на него, одним взмахом шашки срубил ему голову.
Ярость была утолена, но ценой одной отрубленной головы положение восстановить было невозможно: красные уже приготовились к бою и вели его шесть часов подряд, благо патронов у них оказалось в изобилии.
Никакой паники… Каменные службы станции спасали коммунистов от беспорядочного огня антоновцев, зато открытая местность, по которой перебегали бандиты — сама смерть, — здесь их ловила каждая пуля, выпущенная Сашкой Чикиным, Федькой, Никитой Зевластовым. Их клали десятками пулеметные очереди, а у пулемета в самом опасном месте сидел Листрат, — он еще на фронте славился своим умением обращаться с этим страшным оружием.
Антоновцы стреляли без разбора. Кольцо их сужалось, но и это губило планы Петра Ивановича: его люди подстреливали друг друга. На исходе пятого часа боя Сторожев получил донесение от командиров:
— Патроны кончаются.
Да, кончаются, и коммунисты отлично это понимали. Выстрелы со стороны наступающих становились все более редкими. Антоновцы не смели поднять голов из-за сугробов. Потом коммунисты пошли на последнее.
Жиркунов командует:
— В штыки! Вперед, за Советы!