Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Он тоже завернул со скуки к Андрею Андреевичу: любопытно послушать о том, что творится на свете.
Иван, невидимый во тьме, затянулся цигаркой, сплюнул.
— Плохая, батюшка, жизня! Разор! Вовсе слабая стала Россия. Думали: дома отъедимся. Как-никак Тамбовская губерния — ржаной край.
— Был ржаной край, да весь вышел, — вздохнул Фрол Петрович.
— Ума не приложу, — продолжал Иван, — что и делать! Сколько лет воюют. Вот и довоевался — в избе хоть шаром покати.
— О восстаниях что слышно? — спросили из угла.
— Да вот, когда ехали, слышали — то здесь, то там постреливают.
— Ишь ты, стало быть, Сторожев не врал: мы, дескать, не одни, везде, дескать, поднимаются. — Это сказал Андрей Андреевич.
Замолчали. Слышно было, как шуршали за печкой тараканы.
— Слышь, старики, — начал Андрей Андреевич, — одного не пойму: пошто большевики армию распускают? Ежели так — выходит, Антонов сам по себе ничего не представляет. Тряхнут его и вытряхнут.
— Армия! — усмехнулся Иван. — Ее же кормить надо. Вот и распускают. Что же с ней делать, с армией-то?
И снова молчание — каждый боится вслух высказать свои мысли, черт знает что делается вокруг!
Недавно, перед тем как взбунтоваться двориковским мужикам, Матвей Бесперстов, отец ушедшего к красным комбедчика Митрия, шепнул мужикам:
— Слух есть, будто бы Советы скоро разверстку ломать будут.
На другой день двое конников увезли его в Грязное, где обосновался штаб Сторожева и так плетьми выгладили старика, что и по сей день лежит Матвей на животе, не двигаясь. Вот и поговори! А болтали — «слобода»!
Во тьме гасли и вспыхивали огоньки цигарок. Вдруг конский топот нарушил тишину, в окно постучали, и кто-то грубо и громко закричал:
— В школу, мужики, на собрание!
— Ну, начнется расправа, — Андрей Андреевич покряхтел во тьме. — Покажут они нам за бунт.
Народ вышел из избы. Андрей Андреевич закрыл ребятишек ветхой дерюгой, зашел к лошади, потрепал ее по теплой морде и поплелся в школу. На сердце было тревожно; туманным и страшным казалось близкое будущее.
Народ сходился не спеша: за партами сидело человек пятьдесят, они оживленно беседовали между собой. При появлении Ишина и Сторожева все смолкли.
Перед тем как отправить Сторожева в мятежное село, Антонов строго-настрого запретил ему грозить мужикам расправой. Ишин дал слово умаслить бунтарей, и его послали с Петром Ивановичем.
— Ну, как дела? — весело бросил в толпу Ишин и попросил у мужика, сидевшего в первом ряду, прикурить. — Бунтуете, значит?
— Да вот так оно, стало быть, Иван Егорыч, вышло, — отозвался несмело Фрол Петрович.
— Ну, ну, бунтуйте! — Добродушию Ишина, казалось, не было предела. — Краснота не налетала?
— И красные были, и Колька Пастух не забывал.
— Ишь ты, разбойники! Ну, мужики, видать, быть вам опять заодно с нами. Да ей-богу! Не то допекут вас! — Ишин посмеялся. — Спасу вам не будет ни от нас, ни от красноты. Чего уж там! Мужики должны быть вместе, отцы!
— Мужик мужику рознь, — зло заметил Андрей Андреевич. — Иной мужик как я, а иной вон как Петр Иванович. У меня вся скотина — полудохлая лошадь во дворе, а у Петра Ивановича стадо целое.
— Поработай, как я, у тебя стадо будет, — взорвался Сторожев. — Тебе бы на брюхе целый день лежать.
— Видели мы, кто на тебя работал! — гневно возразил
— А кто?
— А все те же!
— А все-таки?
— Будет вам! — заметил Ишин. — Ну, чего делите? И Петра Ивановича коммуна гнет, да и тебя-то, видать, не озолотила, — обратился он к Андрею Андреевичу.
Мужики одобрительно зашумели.
Школа наполнялась. Стало жарко, обильный пот выступал на лицах. Лешка зажег керосиновую лампу, выдвинул на середину стол и стул.
— Старики, — сказал Сторожев, — Иван Егорович приехал не шутки шутить, а с сурьезным разговором. Его сам Антонов сюда прислал. Желаете говорить?
— Слышь-ка, Иван Егорыч, — обратился к Ишину Фрол Петрович, — ты нам про коммуну не расписывай. Про коммунию мы все сами знаем. Да и ты в прошлый раз про нее немало болтал. Ты вот что скажи: нешто это порядок Кольку Пастуха на нас напущать?
— Верно, верно! — поддержали Фрола Петровича отовсюду.
— И далее, — продолжал степенно Фрол Петрович. — Ты нам скажи толком, какую вы власть будете опосля ставить, как землей распорядитесь. В тот раз ты об этом и не заикнулся, Егорыч. Не по-нашему у вас пойдет — мы с тобой и говориться не станем. Авось и вольными проживем.
— Дело говорит Фрол, дело! — снова понеслись крики. — Довольно языком трепать! Про порядки давай!
— А я, мужики, к вам и приехал не с речами. Перво-наперво Александр Степанович вашему обществу поклон прислал. Примите, старики!
Ишин низко поклонился собравшимся.
— Второе дело, мужики, хочу я вам рассказать сон. Видел я его давно, а и сейчас помню. Придвигайтесь ближе, у меня голосу нет, схватило на морозе.
Люди придвинулись, плотно окружили Ишина.
— Так вот, старики, вижу я сон: словно бы перенесло меня по воздуху в царство-государство за тридевять земель, за моря-окияны. Иду я по дороге, вокруг дороги — поля, пшеница выше человека, шумит, шуршит. Колосья по фунту весом. «Вот, — думаю, — славный урожай!..» Вижу, на полях работают люди, одеты чисто, по-городскому. Спрашиваю я одного деда, — он, словно барин, под деревом сидит, прохлаждается, зонтиком прикрылся: «Кто, — говорю, — вы также? Чьи это земли, какого барина?» — «Нет, — говорит дед, — у нас бар, дурья ты голова. Земля вся наша, мужицкая, и сами мы мужики». Иду я дальше, зашел в город. Люди по улицам ходят, ребятишки в лапту играют, травка зеленеет. «Что, — спрашиваю, — за город, не столица ли ваша?» — «Глупая твоя башка! — отвечает мне одна дама — вся-то она в шелках, и детки при ней толстые. — Разве ты не видишь, это распоследняя деревенька». — «А кто же, — спрашиваю, — сама-то ты есть какого господина жена?» — «Да никак умом рехнулся? — отвечает та дама. — Есть я распростая баба, мужик мой в поле пшеницу косит, а я прогулку делаю по улицам». — «Как же, — спрашиваю, — ты прогулку делаешь, а кто за тебя, дуру, щей мужу сварит, портки постирает, полы вымоет, огород вскопает?» А она на меня вытаращила очи и ну смеяться: «Дурак, — говорит, — ты дурак, из какого царства тебя принесло? В нашем мужицком государстве бабе не жизнь, а полная благодать. Теперь вот, слышь, ученые голову ломают над тем, чтобы не рожать нам, а детей в теплых амбарах разводить, как цыплят».