Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Шрифт:
Ланцов. Я где же? В администрации. Начальства будто нет.
Сева. А на мнение бригадира тебе уже плевать?
Ланцов. Но он выдвигает как? Он выдвигает как начальство.
Сева. Он выдвигает наше мнение. И хорошо, когда мнение рабочих сходится с мнением начальства.
Ланцов. Ты брось. Ты подчеркиваешь: наше мнение.
Сева. Подчеркиваю. Мнение бригады, в которой ты состоишь. Может быть, мы ошибались? Ты в ней никогда не состоял?
Галя. Сева, какой ты грубый! Почему — не состоял?
Сева. Интересно… Я грубый. Он с завода дезертирует, он из бригады дезертирует, он дважды дезертирует…
Толя. Ты, Сева, очень…
Сева. Нет, я еще не очень.
Галя. Очень, очень.
Сева. Ничего не очень. Завод имеет научный заказ Родины. Может быть, это космический заказ. Ланцов варит ответственные детали и знает, что его трудно будет заменить… Он мастер высшей марки. Чего распространяться. Это есть дезертирство. «Семь-пять, семь-пять». С такими повадками мы семилетку не то что за пять, за двадцать лет не выполним. Я очень… грубый. А он не очень грубо поступает, когда без единого слова уходит из нашей бригады, которая его как друга приняла. Ну что ж… лети, товарищ гражданин. Но я, как лом в глотку, вбиваю это слово: ты дезертир.
Ланцов(идет). Дезертир… и как еще?.. предатель, может быть? Прощайте…
Молчание.
Друзьями называетесь. А вам известно, как живет ваш друг? (Остановился.)
Толя. Максим Петрович, вы же знаете, что очередь не подошла. А те, кто получил, они же хуже вас жили. Вы все знаете.
Ланцов. Каждый болеет за себя.
Николай. Каждый за себя, а бог за всех… вот оно, полезло старье. Хочешь, найду у Ленина? Как раз прочел сегодня.
Ланцов. Не надо. Я оговорился.
Николай. А не кажется тебе, что ты вообще оговорился?
Ланцов(с интересом). Как его… как Карлоса будете песочить?
Дон Карлос. Я не Карлос… хватит… Карп. Временно. Потом найдем другое имя. Но ты, Максим Петрович, не Карлос. Ты — далеко не я. И я в бригаду шел за тобой следом. Я на производстве иду за тобой и помечтал пойти по нравственным наклонностям. А у тебя привычка думать только о себе. Жалко.
Ланцов. Ты еще… и ты капай на меня!
Сева. Он серьезно вопросы ставит.
Толя. Подумайте, Максим Петрович. Тут есть о чем задуматься.
Ланцов. Честные вы люди.
Юра Черный. Но ты запомни… никто не просит.
Галя. Нет, просит.
Юра Черный. Кто это?
Галя. Я прошу. Максим Петрович, подумайте вот о чем: мы бригада молодая, неустоявшаяся… подумайте, какой вы удар наносите.
Ланцов. Вот наказание… А больше ничего не скажете? Давайте до конца.
Николай(значительно и медленно). Ничего.
Ланцов. Честные вы люди. Я подумаю. По закону мне надо еще неделю на заводе поработать. Да. Трудное дело вы затеяли, немыслимо трудное. (Уходит.)
Николай(думающе). И вот так было у них… в Ленинграде. У самых первых… лучших. Точь-в-точь. И я уверен, что в эту самую минуту где-то такие же друзья, как мы, бьются над подобными вопросами… и понимают, что выбрали нелегкий путь… Легко назвать Ланцова подлецом… А что он сделал? Он сделал то же самое, что делает великое множество людей каждый день. И это у нас называется «не растеряться». Поймите, какие высокие требования мы предъявляем к человеку. И ему трудно. И это коммунизм… начальный… в черновике. А предстоит неслыханное. Если, конечно, всерьез,
Там же.
Ленин, Николай.
Ленин стоит так, как его изображают известные фотографии, — без пальто, в кепке, руки в карманах. На лице веселая и лукавая улыбка. Таков и Николай. Лишь несколько мечтателен.
Николай.
«Грудой дел, суматохой явлений день отошел, постепенно стемнев. Двое в комнате. Я и Ленин фотографией на белой стене…».Товарищ Ленин, я не Владимир Маяковский, но тоже делаюсь поэтом. Мне думается, здесь нет ничего особенного. И можно рассказать другим, что я в уме разговариваю с Ильичем.
Ленин(весело и просто). Ничего особенного. Я тоже в молодости беседовал в уме… не с Лениным, конечно… а с другими, кто меня увлекал. Нравится? Беседуйте.
Николай. Хочется поделиться…
Ленин. Вот и делитесь.
Николай. Страшновато. Для некоторых Ленин — вот эти сочинения, наука… а то и сухая материя. А для других — нечто невыразимое… вечно живое, вечно новое… Не верите, высокопарно, а? Но это правда. И такое высокое, что не достать… как вечные светила.
Ленин. А вот светил не надо. Живое — пусть. Чего плохого?.. А светил не надо. Вам следует избавляться от приниженности. Когда культура на земле была неважной и письмена были доступны избранным, то простые люди обожествляли избранных, называя их мудрецами и пророками.
Николай. Товарищ Ленин, а вы… вы разве не пророк? Мне часто кажется… когда вы писали о первом субботнике, то прямо-таки думали обо мне.
Ленин. Может быть, думал… и о вас мог думать… и даже наверняка думал, так как имел в виду будущее. Но пророки берут из своей головы всякие чудесные пророчества и произносят их иносказательно, таинственно, а я превыше всего ставлю работу масс, а потом уж можно и обобщать на будущее. Для того чтобы не ошибаться, надо обладать двумя вещами: немного верить в рабочий класс и немного знать учение о рабочем классе.
Николай(отрывисто, несмело). Рабочий класс… вы не сердитесь на меня… он какой-то непонятный.
Ленин(щурясь). Живет не так, как нам с вами хочется? А?..
Николай(подыскивая слова). Обывательщины много… бескультурья… и водки тоже у нас в быту хватает.
Ленин(стремительно и страстно). А он, этот непонятный российский рабочий класс, отстоял всемирную историю от поворота в пропасть. Вы бросьте старые побасенки, молодой человек. Нас всегда травили просвещенные социалисты за то, что мы устроили революцию в непросвещенной стране. Да, много водки, грязи, бескультурья… и все это не исчезнет вдруг, по нашему велению. И еще не забывайте, что война отбрасывает человека далеко назад. И все равно российский пролетариат всегда останется передовым, революционным пролетариатом мира, и никакая обывательщина ему не грозит. Да-да… Вы осторожно говорите, можно сказать смелее, и все равно, что бы вы ни видели в жизни дурного, даже страшного, никогда не сомневайтесь насчет русского рабочего класса. Это лучшее, что создало человечество за тысячелетия своего развития.