Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно
Шрифт:
Кизик последовал ее совету и вскоре сделал это предложение. Ясон счел его разумным и принял сразу же с явной признательностью. Но Геркулес, заподозрив, что у Кизика что-то на уме, провозгласил, что куда бы ни ушел корабль, туда должны также пойти он с Гиласом; то же самое сказали Пелей и Акаст; и Полифем сказал, что не желает разлучаться с Геркулесом, которого боготворил превыше всех живых из смертных. Эти пятеро оставили пир и были отбуксированы на «Арго» в бухту Хитос, где поставили судно на якорь; веселье во дворце продолжалось всю ночь.
Кизик по неосторожной обмолвке Ясона предположил сперва, что целью плавания была торговля в Синопе или другом порту на Черном море, где восточные товары можно купить по более дешевой цене, чем в Трое. Но если
Он в открытую задал Ясону этот вопрос, и когда Ясон заколебался, стоит ли ему доверять, объявил, что если бы греки пошли войной на Трою, он и его тесть Мероп Перкотский со многими другими соседними монархами с радостью примкнули бы к ним как союзники. Ясон позабавился, позволив Кизику поверить, будто тот верно догадался. Он даже намекнул, что первый ближайший порт, куда он заглянет, покинув Кизика, — во владениях тинийского царя Финея, пасынки которого Калаид и Зет (как он сказал) явились в Грецию, чтобы предложить войну против Трои, и теперь возвращаются на «Арго». Но Клета по его глазам и рукам поняла, что он лжет.
На заре послышался отдаленный крик и рев боевых рогов. Долионы и аргонавты немедленно бросились к оружию, и каждая сторона не сомневалась, что другая вероломно готовит атаку. Но аргонавты были проворней долионов и нагнали на них страхи. Ясон стоял над Клетой с обнаженным мечом и угрожал убить ее, если Кизик не велит своим людям сложить оружие. Кизик подчинился. Тогда вестник Эхион выбежал из дворца, сопровождаемый Кастором, Поллуксом и Линкеем, чтобы посмотреть, что происходит.
Шум исходил из бухты Хитос по ту сторону залива, и Линкей, вглядевшись, крикнул:
— Там в разгаре схватка между нашими стражами и большой оравой людей, у которых, кажется, по шесть рук: они одеты в медвежьи шкуры, с которых свешивается по четыре лапы. На помощь!
Эхион побежал с новостями обратно во дворец, и Ясон, когда услыхал их, вложил меч в ножны и попросил у Кизика прощения, которое тот ему охотно дал. Затем все вместе устремились к берегу, спустили на воду лодки и галеры и поспешно поплыли на выручку.
Когда они прибыли в Хитос, оказалось, что схватка уже кончена. Люди-Медведи надеялись застигнуть стражей спящими, но Гилас поднял тревогу. Это вышло случайно. Гилас, после отплытия с Лемноса все выжидал возможности бежать из-под присмотра Геркулеса и вернуться к Ифиное. До сих пор это не было возможным: на Самофракии его вскоре снова поймали бы, а в Сестосе его уход заметили бы двое, которые постоянно несли вахту. Но теперь он подумал, что настал решающий час. Он хотел выбраться на берег Медвежьего острова, пройти, карабкаясь, по прибрежным скалам, пробежать через перешеек (как будто Геркулес послал его с поручением), а затем скрыться в глубине суши, в холмах Фригии. Он надеялся добраться до Трои за несколько дней, а там, предложив серебряную пряжку от ремня за услуги, уговорить афинского или кадмейского судовладельца высадить его на Лемносе.
Гилас выждал, пока его спутники не уснули. Затем наполнил мешок припасами, положил туда же свою серебряную пряжку и кое-какие золотые украшения, схватил дротик, перебрался через фальшборт слева близ носа, когда услыхал что-то вроде сдавленного чихания в ближайших зарослях. После чего люди-Медведи, проклиная своего товарища, который чихнул, устремились вперед. Один вскарабкался на плечи другому и перевалил бы через фальшборт справа, если бы Гилас не налетел на него и не пронзил ему горло дротиком, так что тот с громким криком упал. Гилас воззвал:
— К оружию! К оружию!
Акаст и Пелей схватили копья, а Полифем — свой бронзовый топор и, встав на планшире, эти трое отбросили людей-Медведей. А пьяный Геркулес вскарабкался на место кормчего и велел подать ему лук и стрелы. Гилас принес их, и Геркулес открыл стрельбу. Странно, но вино ускорило темп стрельбы, не сказавшись отрицательно на ее меткости. Акаст и Пелей убили копьями по два врага каждый, Геркулес поразил стрелами не менее тридцати, а уцелевшие бежали. Мертвые лежали на бреге и в воде, словно множество бревен, сушившихся на верфи в Пагасах.
Геркулес поклялся, что обязан жизнью бдительности своего Гиласа и обнял его со своим обычным неистовством. Гиласу были присуждены боевые трофеи: тридцать пять прекрасных медвежьих шкур, десять из которых скреплялись золотыми застежками, два греческих шлема прекрасной работы, которые люди-Медведи отняли у стражей царя Энея, бронзовый кинжал, и инкрустированный четырьмя зелеными лошадьми, скачущими в галоп, три ожерелья из медвежьих когтей и одно из больших раскрашенных терракотовых бусин. Но оружием большинства дикарей были дубовые копья с закаленными на огне наконечниками, грубые дубовые палицы и острые камни. Гилас разделил медвежьи шкуры между аргонавтами. Только Бут отказался от предложенного ему подарка, сказав, что если он наденет хоть раз шкуру медведя, пчелы его об этом услышат и не станут больше ему доверять.
Все вернулись в город. «Арго» снабдили более тяжелым якорным камнем, а легкий был возложен как приношение по обету в храме Посейдона, где его и ныне можно увидеть. Затем всем Олимпийским богам и богиням по очереди предложены были кровавые жертвы. Но ни одного приношения не сделали Триединой Богине, ибо ей поклонялись люди-Медведи, пеласги Проконеса и троянцы. Кизик ненавидел ее. Лишь за несколько дней до того он возглавил вооруженный поход на Медвежий остров, жители которого бежали от него, и там застрелил одного из львов, посвященных Богине под именем Реи, которые бродили по горе Диндим. Он дерзко сделал из шкуры зверя покрывало для своей брачной постели.
Орфей побудил Ясона удалиться тайно с ним и несколькими другими и умилостивить Богиню приношениями на ее священной горе и сказать ей в молитве, что в жертвоприношении ей было отказано по причинам политическим, а не из вражды или презрения.
Ясон и слушать его не стал, ссылаясь на то, что должен добиться полного доверия Кизика и тем самым обеспечить себе щедрое пополнение корабля припасами; сказал, что тайный уход из города на Медвежий остров, конечно же, будет понят как измена. Так что никаких переговоры с Богиней места не имели, и свадебный пир продолжался под покровительством Олимпийцев. К концу его один из аргонавтов, кто именно неизвестно, выдал секрет их поездки в Колхиду. Несколько долионов тут же вызвались добровольцами, но Ясон не смог найти для них места на «Арго». Сам Кизик выразил желание плыть с ними и, будучи опытным кормчим, который дважды хаживал в Колхиду, стал бы желанным членом экипажа; ибо Тифий страдал от колик и не мог ни есть ни пить ничего кроме овечьего молока и ячменной каши. Кизик предложил, что Тифий останется во дворце, где о нем позаботятся, а он возьмется за руль. Но Тифий заявил, что он вполне здоров и что не уступит руль самому Посейдону, пока плавание не завершится, ибо богиня Афина вверила рули его особому попечению. А царица Клета, в частности, поклялась, что если Кизик отплывет с Ясоном, она немедленно отправится в отцовский дом в Перкоте и больше не вернется; ибо она не останется в одном доме с глупцом, а только глупец может доверять Ясону — человеку с белесыми ресницами.
Таким образом, на пятый день аргонавты снова приготовились к отплытию. Кизил пожелал, чтобы все Олимпийцы благословили «Арго», и преподнес экипажу богатые подарки: кувшины с вином и зерном, рубахи из египетского полотна и расшитые плащи. Ясону он подарил копье с широким наконечником и древком, инкрустированным раковинами, которое принадлежало некогда царю Энею; а Ясон отдарил его золотым кубком (одним из прощальных даров Гипсипилы), на котором был выгравирован непрерывный орнамент из бегущих оленей, и фессалийскую уздечку с серебряными удилами. Они ударили по рукам и стали братьями. «Я надеюсь никогда больше не увидеть этого человека», — пробормотала Клета, едва увидала широкую спину Ясона.