Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
Шрифт:
— Вы полюбите меня? — спросил юноша. — Скажите, что полюбите!
Она ответила, медленно:
— Я пришла сюда только ради вас.
— Скажите, что полюбите меня! — повторил юноша, чувствуя, что вся его кровь хлынула к сердцу, как поток радости.
Она ответила:
— Может быть.
И взглянула на него тем же взглядом, который накануне вечером показался ему божественным обещанием, тем невыразимым взглядом, который вызывал в теле ощущение любовного прикосновения руки. Затем они оба замолчали и слушали окутывавшую их музыку танцев, которая то была тиха, как шепот, то взвивалась, как нежданный вихрь.
— Хотите
Она немного колебалась. Затем ответила:
— Нет, не хочу.
Увидев при входе на галерею герцогиню Ди Буньяно, свою тетку по матери, и княгиню Альберони, с женой французского посла, прибавила:
— Теперь будьте благоразумны, оставьте меня.
Она протянула ему руку в перчатке и пошла навстречу трем дамам, одна, ритмичным и легким шагом. Длинный белый шлейф сообщал ее фигуре и ее походке царственную грацию, потому что ширина и тяжесть парчи шли в разрез с ее тонкой талией. Провожая ее глазами, Андреа мысленно повторял ее слова: «Я пришла, только ради вас». Стало быть она была так прекрасна для него, для него одного! Внезапно, из глубины его сердца, поднялся остаток горечи, вызванной словами Анджельери. В оркестре стремительно раздалась мелодия. И он никогда не забывал ни этих нот, ни этой внезапной тревоги, ни позы этой женщины, ни блеска волочившейся ткани, ни малейшей складки, ни малейшей тени, ни малейшей подробности этого высшего мгновения.
Немного спустя, Елена покинула дворец Фарнезе, почти тайком, не простившись ни с Андреа, ни с другими. Следовательно, она оставалась на балу каких-нибудь полчаса. Возлюбленный долго и напрасно искал ее по всем залам.
На следующее утро он послал слугу во дворец Барберини и узнал, что она больна. Вечером отправился лично, надеясь быть принятым, но камеристка сообщила, что госпожа очень больна и никого не может видеть. В субботу, около пяти часов вечера, все с той же надеждой, он отправился снова.
Он вышел из дома Цуккари пешком. Был фиолетовый, тусклый, несколько сумрачный закат, как тяжелое покрывало, постепенно спускавшийся над Римом. Вокруг фонтана на площади Барберини уже горели фонари, чрезвычайно бледным пламенем, как свечи вокруг катафалка, и Тритон не выбрасывал воды, быть может вследствие починки или чистки. Вниз по улице спускались запряженные двумя или тремя лошадьми возы, и толпы возвращавшихся с построек рабочих. Некоторые из них, держась за руки и пошатываясь, распевали во все горло непристойные песни.
Он остановился, чтобы пропустить их. Две или три этих красных косых фигуры остались у него в памяти. Заметил, что у одного из возниц была перевязана рука и повязка была в крови. Как заметил и другого возчика, стоявшего на возу на коленях, — человека с посиневшим лицом, впалыми глазами, сведенным, как у отравленного, ртом. Слова песни смешивались с гортанными криками, ударами кнута, грохотом колес, звоном колокольчиков, проклятиями, руганью, грубым смехом.
Его печаль усилилась. Он находился в каком-то странном состоянии духа. Чувствительность его нервов была настолько сильна, что малейшее ощущение, вызванное внешними предметами, казалось глубокой раной. Одна неотступная мысль занимала и мучила его, между тем как все его существо было предоставлено толчкам окружающей жизни. Его чувства были напряженно деятельны, несмотря на полное
Закрытая карета выехала из сада. Он увидел, как к окну наклонилась женщина, но он не узнал ее. Перед ним вставал огромный, как королевский дворец, дом, окна первого этажа сверкали голубоватым отблеском, на самом верху еще медлил слабый свет, от подъезда отъезжала еще одна закрытая карета.
«Если бы мне повидать ее!» — думал он, приостанавливаясь. Замедлил шаги, чтобы продлить неуверенность и надежду. Она казалась ему очень далекой, почти затерянной, в этом обширном здании. Карета остановилась, из дверцы высунулся господин и крикнул:
— Андреа!
Это был герцог Гримити, родственник.
— Ты к Шерни? — спросил он с тонкой улыбкой.
— Да, — ответил Андреа, — справиться о здоровье. Ты же знаешь, она больна.
— Знаю. Я оттуда. Ей лучше.
— Принимает?
— Меня, нет. Но тебя, быть может, примет.
И Гримити начал ехидно смеяться, сквозь дым своей сигары.
— Не понимаю, — заметил Андреа серьезно.
— Смотри, поговаривают, что ты в милости. Узнал об этом вчера вечером, у Паллавичини, от одной из твоих подруг, клянусь тебе.
Андреа сделал нетерпеливое движение, повернулся и пошел дальше.
— Bonne chance! — крикнул ему вслед герцог.
Андреа вошел под арку. В глубине души его тщеславие уже радовалось этим возникшим толкам. Он теперь чувствовал себя увереннее, легче, почти веселым, полным тайного удовлетворения. Слова Гримати вдруг освежили его душу, как глоток возбуждающего напитка. И пока он поднимался по лестнице, его надежда возрастала. Достигнув двери, остановился, чтобы унять волнение. Позвонил.
Слуга узнал его, и тотчас же прибавил:
— Если господину графу угодно подождать минуточку, я пойду предупредить камеристку.
Он согласился и начал ходить взад и вперед по обширной передней, где, казалось, гулко раздавалось бурное биение его крови. Фонари из кованного железа неровно освещали кожаную обивку стен, резные сундуки и античные бюсты на подставках из цветного мрамора. Под балдахином блестел вышитый герцогский герб: золотой единорог на красном поле. По середине стола стояла бронзовая чаша, полная визитных карточек, и, бросив на нее взгляд, Андреа заметил карточку Гримити. «Bonne chance!»И в его ушах еще раздавалось ироническое пожелание.
Явилась камеристка и сказала:
— Герцогине немного лучше. Полагаю, что господин граф может войти на минугку. Пожалуйте за мной.
Это была женщина уже отцветшей молодости, худая, вся в черном, с парой серых, странно сверкавших из-под накладных белокурых локонов, глаз. У нее были поразительно легкие движения и походка, точно она шла украдкой, как человек, привыкший жить возле больных или исполнять щепетильную обязанность, или ходить по тайным поручениям.
— Пожалуйте, господин граф.