Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
Старик вдруг встряхивается.
— В путь, дети, в путь! — кричит он, бодро похлопывая рукавицами. — По коням!
Игнат бросается к мотору, достает из кабины противень, выливает на него отработанное масло, зажигает и идет разогревать мотор.
И вдруг начинает стучать мотор вездехода. Он стучит сначала тихо и неуверенно, вспышками, то глохнет, то вновь шумит, все сильнее и упрямее.
— Слышите? Слышите? — кричит Старик Костику, его глаза блестят. — Слышите?
Что слышит он? Мотор стучит тихо и одиноко, и только эхо в горах многократно повторяет и усиливает его рокот. Но,
Костик тоже прислушивается к шуму мотора. Теперь мотор стучит ровно и мерно (его уверенный голос похож на голос Игната), и Костик успокаивается.
— Поедем! Теперь поедем! — шепчет он. — Домой. К товарищам. Сейчас поедем, Николай Кузьмич.
Вездеход медленно трогается в путь. Снег начинает петь под гусеницами; вместе с рокотом мотора это лучшая музыка дороги.
Огромное небо раскинулось над путниками. В этот ясный, солнечный день оно может служить и компасом и картой. Далеко на северо-запад оно темно-зеленое — там вода, море; на юг оно светло-коричневое — там земля, тундра; на ост оно голубоватое — там льды залива. Небо, словно зеркало, отражает землю. Костик смотрится в него, и ему кажется, что он видит в нем и дорогу. Она лежит на восток, уходит в голубоватую даль залива. Она прямая и чистая, обрызганная солнцем. Синие искры вспыхивают на ней.
Вдруг сильный толчок встряхивает машину. С лязгом лопается стальной трос. В кузове все валится на пол и носится от борта к борту. Из машины вылезают Старик и Костик.
— Что случилось? — испуганно кричит Костик.
Игнат молча рукавицей указывает вперед на дорогу.
Впереди, насколько хватает глаз, — остро холмистая зеленоватая равнина. Это торосы, дикий хаос вздыбившихся льдин.
— Что будем делать? — растерянно спрашивает Костик и тоскливо смотрит вперед: там, за льдинами залива, где-то очень близко, недосягаемо близко — база.
Старик тоже смотрит вперед, на дорогу. Смотрит долго и, наконец, машет рукой Игнату.
— Вперед!
Игнат спокойно повторяет:
— Есть вперед!
Он вытаскивает лопату, отшвыривает снег, в котором завязла машина. Старик и Костик торопливо бросаются ему на помощь.
Теперь Старик и Костик идут рядом с машиной. Она то проваливается в мягкий, рассыпчатый снег, то, вдруг вздыбившись, как конь под уздой Игната, перелезает через торос. Она словно слита со своим хладнокровным всадником. И порой кажется, что это Игнат огромным напряжением своих мышц заставляет ее бросаться вперед, подымая ее на своих руках и неся через торосы. Но все чаще и чаще беспомощно утыкается в снег машина. Тщетно посылает ее вперед Игнат, — гусеницы увязли, машина не слушается.
Тогда с лопатами бросаются вперед Старик и Костик. Они валят торосы, отбрасывают снег, высвобождают гусеницы, чтоб через пять метров снова бросаться с лопатами на выручку. Машина медленно подвигается вперед, каждый шаг ее оплачивается нечеловеческими усилиями трех усталых, голодных людей.
...Так проходит день. Обессиленные, лежат у машины люди. Вездеход окончательно увяз среди торосов. Мотор выключен. Великая тишина стоит над тундрой.
Костик
— Много мы прошли сегодня?
— Триста метров.
— Не много.
Молчание.
— Как далеко до базы?
Молчание.
— Далеко...
Старик вдруг поднимается на ноги и идет к машине. Он берет лопату и начинает яростно отшвыривать снег. Его пример подымает всех. Шатаясь, бредет к машине бледный Костяк. Утомленный, с потухшими глазами, подымается Игнат.
Они работают молча, угрюмо, судорожно. У Костика из закушенной губы капает кровь, он облизывает ее я продолжает работать. Никто не скажет, что Костик сдрейфил!
Иногда, разогнув на минуту спину, он с надеждой поглядывает вперед: может быть, удастся увидеть конец этой проклятой дороге? Но впереди по-прежнему громоздятся льдины, им нет конца, словно весь мир вздыбился. После взгляда на эту безнадежную картину труднее согнуть спину и начать работать.
— Ничего! — произносит Старик, словно угадав мысли Костика. — Ничего, дети мои! Челюскину было хуже... Альбанову совсем было плохо... Ничего... Главные добродетели полярника — терпение и труд.
Он хочет что-то еще сказать, вероятно смешное и ободряющее (его глаза вспыхнули хитрым огоньком), но вдруг морщится и, охнув, тихо опускается на колени. Игнат и Костик испуганно бросаются к нему. На его лице застывает гримаса нестерпимой боли, он уже не в силах ее скрыть.
— Однако худо... — с трудом произносит он. — Рубаху... — он судорожно рвет воротник. — Давит!..
Игнат наклоняется над ним и ножом режет тесемки, узлы, застежки меховой рубахи.
— Ничего, ничего, — бормочет Старик. — Это и раньше бывало. Это пройдет. Теперь легче.
Костик и Игнат бережно относят его в сторону и кладут на спальный мешок. Игнат припадает к груди Старика и слушает сердце. Оно булькает. Булькает, как горючее в баке.
И тогда срывается с места Игнат.
Он бежит к машине, нетерпеливо роется в куче инструментов и, наконец, находит топор.
Он вытирает лезвие рукавом, долго на него смотрит и вдруг яростно начинает рубить деревянный борт кузова.
Стук топора гулко разносится по тундре.
— Что он делает? Что он делает? — удивленно вскрикивает Старик. — Он с ума сошел! Игнат!
Но Костик останавливает его.
— Ничего, ничего, — шепчет он. — Тише! Он знает, что делает.
Широко раскрыв глава, он смотрит, как рубит механик кузов. В его ярости есть система: он рубит верхние доски и оставляет нижнюю. Он рубит торопливо, боясь остановиться, боясь пожалеть, что начал рубку. Костик следит за ним воспаленными глазами и думает, что никогда не забыть ему этой картины: как механик рубил машину.
Игнат приносит ворох щепок, бросает на снег, говорит Костику: «Жги!» — и отворачивается.
Скоро среди торосов дымит костер. В чайнике над огнем тает снег, в снежной пустыне становится уютнее.
У костра сидят трое.
— Где-нибудь в Сочи сейчас... — задумчиво говорит Костик, — цветут магнолии. В Москве — сирень... А у нас — снег...
— Миф! Легенда! — обрывает его Старик. — Где цветут магнолии? Игнат, можешь ты поверить, что где-нибудь сейчас цветут магнолии?
Игнат смеется.