Собрание сочинений в четырех томах. Том 1
Шрифт:
— Я ведь всегда запираю.
— Как-то на днях забыли, и я сидел в церкви. Но обычно я стою на улице или сижу на тумбе.
— Да? Ну, входите лучше внутрь, там теплее. Просто постучите в дверь, но громко. И не в то время, когда я играю. А теперь давайте. Что вы хотели сказать? Вы ведь совсем еще молодой человек. Гимназист или, может быть, студент. Вы музыкант?
— Нет. Но я люблю музыку. Правда, только такую, как та, которую вы играете. Совершенно необходимую музыку, когда чувствуешь, что человек сражается с небом и адом. Я очень люблю музыку, наверное, потому, что в ней нет морализаторства. Все остальное морально, а я ищу нечто, в чем этого нет. От всего, что морально, я только страдал. Не могу это как следует выразить. Известно ли вам, что должен
Органист сдвинул назад свою широкополую шляпу так, что на его высокий лоб упали темные волосы. Пронзительно глядя на меня, он склонился ко мне над столом. Тихо и напряженно спросил: «Как именуют бога, о котором вы говорили?»
— К сожалению, я почти ничего не знаю о нем. Собственно, только имя. Абраксас.
Музыкант подозрительно огляделся вокруг, как будто кто-то мог нас слышать. Потом придвинулся ко мне совсем близко и спросил шепотом:
— Так я и думал. Кто вы?
— Я гимназист.
— Как вы узнали про Абраксаса?
— Случайно.
Он толкнул стол так, что вино пролилось из бокала.
— Случайно! Не надо молоть чепуху, молодой человек! Про Абраксаса не узнают случайно, запомните это. Я расскажу вам о нем кое-что. Я немного знаю о нем.
Он замолчал и отодвинулся на стуле. Я смотрел в ожидании. Он сделал гримасу.
— Не здесь. В другой раз. Вот, возьмите!
Он сунул руку в карман пальто, которого не снимал, войдя в пивную, вытащил несколько жареных каштанов и бросил мне. Я молча взял их и стал с удовольствием есть.
— Но, — прошептал он немного погодя, — откуда вы о нем узнали?
Не задумываясь, я стал ему рассказывать:
— Я был одинок и чувствовал себя беспомощным. И тут я вспомнил старого друга, который, как мне кажется, знает очень много. Я нарисовал птицу — она вылуплялась из яйца, а яйцом был земной шар — и послал ему. А позднее, перестав уже надеяться на ответ, я получил лист бумаги, на котором было написано: «Птица вылупляется из яйца. Яйцо это мир. Кто хочет родиться, должен разрушить мир. Птица летит к богу. Имя бога — Абраксас».
Он ничего не ответил. Мы чистили каштаны и ели их, запивая вином.
— Возьмем еще по бокалу? — спросил он.
— Спасибо. Нет. Я не люблю пить.
Он засмеялся, как будто разочарованный.
— Как хотите. А я — наоборот. Я еще посижу здесь. Вы можете идти.
Когда в следующий раз, послушав музыку, я пошел вместе с ним, он был не очень разговорчив. Он повел меня старинным переулком в солидный старый дом. Мы поднялись наверх и оказались в большой, довольно мрачной и захламленной комнате, где, кроме рояля, ничто не говорило о музыке, тогда как большой книжный шкаф и письменный стол напоминали кабинет ученого.
— Сколько у вас книг! — сказал я с уважением.
— Частично это книги моего отца, у которого я раньше жил. Да, молодой человек, я жил у матери и отца, но я не могу их вам представить, моя репутация в их доме не очень высока. Я ведь блудный сын, да будет вам известно. Мой отец в высшей степени достойный человек, известный в здешнем городе священник и проповедник. А я, чтобы вам все сразу стало ясно, я его способный, многообещающий сын, который сошел с праведного пути, в известном смысле — сошел с ума. Я был богословом и перед самым государственным экзаменом покинул этот веселый факультет. Хотя остался верным предмету, если говорить о моих приватных занятиях. Для меня все еще интересно и важно, каких богов изобретали люди в разные времена. В остальном я теперь музыкант и скоро, кажется, получу место органиста. Так что опять возвращусь и в церковь.
Я разглядывал корешки книг. Насколько я мог видеть при слабом свете лампы, там были греческие, латинские, древнееврейские названия. Между тем мой знакомый улегся на пол в темноте у стены и делал там что-то свое.
— Идите сюда, — позвал он через некоторое время, — займемся немного философией, это значит — будем размышлять молча, лежа на животе.
Он чиркнул спичкой, поджег бумагу
— Огнепоклонство было не самой большой глупостью из того, что придумали люди, — пробормотал он себе под нос. Больше мы не говорили ни слова. Я не отрываясь смотрел в огонь, погружался в тишину грезы: из дыма возникали образы, из пепла — картины. Вдруг я вздрогнул. Мой собеседник бросил в огонь кусочек смолы, вверх взвилось маленькое узкое пламя, в нем я увидел птицу с желтой ястребиной головой. Умирающий жар камина вспыхивал золотыми пылающими нитями, они сбегались в сетки, возникали буквы, картины, как будто бы воспоминания — лица, животные, растения, черви и змеи. Когда, очнувшись, я взглянул на соседа, то заметил, что он смотрел в камин не отрываясь, как завороженный, забыв обо всем вокруг.
— Мне надо идти, — сказал я тихо.
— Ну так идите. До свиданья.
Он не встал, и, так как лампа погасла, мне пришлось ощупью пробираться по темной комнате, темным коридорам и лестницам заколдованного старого дома. На улице я остановился и оглянулся: ни одного освещенного окна. У двери в свете газового фонаря поблескивала маленькая медная табличка. «Писториус [49] , главный пастор» — прочел я на ней.
Только дома, когда после ужина я остался один в своей маленькой комнате, мне пришло в голову, что я ничего не узнал от Писториуса ни про Абраксаса, ни о чем-либо другом и что мы вообще не сказали друг другу и десяти слов. Но я был очень рад, что попал к нему. А на следующий раз он обещал сыграть мне нечто совершенно необыкновенное — «Пассакалью» [50] Букстехуде [51] .
49
Писториус — прототипом этого персонажа является ученик Юнга, врач-психиатр И. Б. Ланг, у которого Гессе лечился в 1916–1917 годах.
50
Пассакалья (ит., исп.) — здесь: полифоническая форма, разновидность бассо остинато (устойчивого баса).
51
Букстехуде, Дитрих (1637–1707) — знаменитый органист церкви Пресвятой Марии в Любеке.
Сам того не сознавая, я получил от органиста Писториуса первый урок, когда лежал вместе с ним у камина на полу его мрачного убежища отшельника. Смотреть в огонь оказалось для меня очень полезным — во мне подтвердились и укрепились склонности, которые всегда существовали, но о которых я никогда не заботился. Постепенно я начал отдавать себе в этом отчет.
Уже ребенком я чувствовал склонность к причудливым формам природы, причем не столько наблюдал их, сколько вникал в чарующую прелесть их совершенно особого глубокого языка. Длинные оцепенелые корни, яркие цветные прожилки камня, масляные пятна на воде, трещины в стекле — подобные вещи временами завораживали меня, но прежде всего вода, огонь, дым, облака, пыль и в особенности кружение цветных пятен, которые я видел, когда закрывал глаза. В дни после первого посещения Писториуса все это вернулось ко мне. С тех пор я почувствовал некую силу, и радость, как будто во мне укрепилось ощущение собственного «я» и всем этим я исключительно был обязан долгому смотрению в огонь. Оно приносило благо, оно обогащало!