Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы

Маршак Самуил Яковлевич

Холодный дом

В газетах сказано о том, Что продан Диккенсовский дом. Публично, именем закона, Дом «Копперфильда» и «Сверчка» Оценщики аукциона На днях пустили с молотка. Бедняга Диккенс много лет Лежит в Вестминстерском аббатстве. Он не узнает из газет Об этом новом святотатстве… Клубится лондонский туман И с фонарями улиц спорит, Как в дни, когда писал роман Покойный автор «Крошки Доррит». По-прежнему издалека Мы слышим крик зеленщика, И запах устрицы и травки Доносится из ближней лавки. Во мгле, продрогнув до костей, По переулкам бродят дети… Но нет уж Диккенса на свете. Певца заброшенных детей. Его уж нет. И продан дом, Где жил поэт, чудак, мечтатель. Пойдет

ли здание внаем Иль будет отдано на слом, — Решит случайный покупатель… Будь этот дом в стране труда, А не в краю капиталистов, Его бы, право, никогда Не описал судебный пристав. В музей он был бы превращен, Очищен от столетней пыли. Туда бы школьники ходили По воскресеньям на поклон. И вновь бы ожил дом холодный, Видавший столько перемен… Среди его старинных стен Не умолкал бы шум народный. Согрел бы их людской поток. И жадно слушали бы дети, Не затрещит ли в кабинете Приятель Диккенса — сверчок…

1949

Голливуд и Гайавата

Если спросите: откуда Изгнан старый Гайавата, Я скажу: из Голливуда, Я отвечу вам: из Штатов. Те, кто любит в день погожий Слушать древние сказанья, Спросят, может быть: за что же Гайавате наказанье? Я отвечу им: Поквана — Трубка Мира — виновата В том, что вынужден с экрана Удалиться Гайавата. Вы узн'aете, в чем дело, Прочитав две-три цитаты Из описанных Лонгфелло Похождений Гайаваты: «…Из долины Тавазэнта, Из долины Вайоминга, Из лесистой Тоскалузы, От скалистых гор далеких, От озер страны полночной Все народы увидали Отдаленный дым Покваны, Дым призывный Трубки Мира…» Голливуд, читая строки Из народного сказанья, Обнаружил в них намеки На Стокгольмское воззванье. Сразу отдал он команду: «Чтоб спасти от бунта Штаты, Прекратите пропаганду Коммуниста Гайаваты!..»

Новые приключения «Мурзилки»

С пометкой «запрещено» в СССР возвращаются из Франции такие издания, как журнал «Мурзилка».

Из газет

Французская почта В Советский Союз На днях возвратила посылку. В почтовой посылке чиновник-француз Узнал по обложке «Мурзилку». — «Мурзилка!» — испуганный цензор вскричал И весь покраснел — до затылка. — Ведь это же школьный Крамольный Журнал С названием страшным: «Мурзилка»! Отправить назад он велел этот груз — Учащихся орган печатный. С французской границы в Советский Союз Помчалась «Мурзилка» обратно. А так как известно, что я состою Сотрудником нашей «Мурзилки», Французским властям я вопрос задаю По поводу этой посылки: Какую опасностью Брюн или Кэй [8] , Была продиктована мера, Закрывшая доступ «Мурзилке» моей В отчизну Вольтера, Мольера? Мы знаем, почтенные Брюн или Кэй, У вас не трясутся поджилки При виде заморской стряпни для детей Где столько убийц и зарытых костей. (Чего не бывает в «Мурзилке».) Зачем о свободе печати кричать Пред каждою выборной урной? Одна у жандармов свободна печать, А именно: штемпель цензурный!

8

Шарль Брюн и Анри Кэй — бывшие министры внутренних дел во Франции. (Прим. автора).

Конь в сенате

ГенералОмар Брэдли выступил в комиссии американского сената с агрессивной речью.

Когда-то, много лет назад, Желая римлян огорошить, Властитель Рима ввел в сенат Свою оседланную лошадь. А в наши дни в другой стране, По сообщениям печати, Не лошадь видели в сенате, А генерала на коне. В сенат галопом въехал Брэдли, Заокеанский генерал, И по-военному, не медля, На все вопросы отвечал. О наступленьи, о десантах Хрипел он, шпорами звеня, И адъютанты в аксельбантах Держали под узцы коня. Услышав эти речи Брэдли Весь мир подумал: «Уж не бред ли? Быть может, генерал сошел С того, с чего сошел когда-то Его учитель бесноватый — Покойный мистер Форрестол!»

Министр по делам разооруженья

Благочестив

миролюбивый Стассен, Но в сущности весьма огнеопасен. В его петлице — пальмовая ветка, Но он сидит на бомбах, как наседка, И в этом интересном положенье Рассматривает план разооруженья.

Как спасти человечество от человечества

Доктор философии, священник Вильям Сноу, выступая с проповедью в Южной Англии, заявил, что миру угрожает не война, а перенаселение… Он предложил создать международный парламент, который устанавливал бы определенную квоту рождаемости для каждой страны на каждый год.

Вещает проповедник тленья: — Опасна людям не война. Опасно перенаселенье, Деторождаемость страшна. Он восклицает: — О народы! Пусть вам парламент каждый год Дает лицензии на роды И регулирует приплод. Зовет к войне, зовет к разбою Оратор, не жалея сил. Ах, очень жаль, что он собою Планету перенаселил! И если есть еще к тому У проповедника наследник, Спросить уместно: почему Мировоззренью своему Неверен мрачный проповедник, Зовущий мор, войну, чуму? И если надо в самом деле Слегка уменьшить род людской, Он должен был для этой цели Свое потомство в колыбели Прихлопнуть пастырской рукой!..

Две пары

Во многих семьях парижан Еще не сняли траура, А уж во Франции Шум`aн Встречает Аденауэра. И вот идут они вдвоем К американцам на прием. За ними крадутся вдоль стен Два призрака, два духа. «Послушай, старый друг Петэн! — Бормочет Гитлер глухо, — — Мой Аденауэр, твой Шум`aн — Способные ребята! Они затеяли роман, Как мы с тобой когда-то…» «Ах! — говорит другой мертвец, — Нам радоваться рано. Давно известен мне конец Подобного романа!..»

Вот так фунт!

Над Темзою в старинном банке Сошлись на несколько секунд Английский фунт И горделивый доллар янки. — Мое почтенье, старый друг! — Сказал американец гордо: — Как изменил тебя недуг! Ты на ногах стоишь нетвердо. Скорее покорись судьбе. Тебе поможет лишь больница. И я советую тебе На девальвацию ложиться. Ты потеряешь фунт другой, Бодрее станешь и моложе, И для тебя, мой дорогой, Я сделаюсь еще дороже!.. — Есть! — отвечал английский фунт И стал пред долларом во фрунт.

Сор из избы

О гвоздях

Стремясь порядку научить людей, Директор парка не щадил гвоздей, В могучий ствол дубовый Забил он гвоздь двенадцатидюймовый. А в этот бук Вогнал гвоздей огромных двадцать штук, Чтоб вывесить такие объявленья: «Оберегайте лесонасажденья!», «Не рвать цветов!», «Запрещено курить!», «Не мять газонов!», «В парке не сорить!» «Нелья плевать!» и «Дорогие детки! Не обрывайте у деревьев ветки!..» На всех стволах, куда ни кинешь взгляд, Таблички аккуратные висят. Взгляните на каштан или на бук вы, — С каким искусством выведены буквы: «Налево — душ!», «Направо — тир и клуб», Когда бы говорить умел ветвистый дуб, Столетний дуб с табличкой «Детский сектор», Он акричал бы: «Милый мой директор, Порой друзья страшнее, чем враги, Ты от себя меня обереги!»

______

Мы с вами книги детские видали, Пробитые насквозь гвоздем морали. От этих дидактических гвоздей Нередко сохнут книжки для детей… Мораль нужна, но прибивать не надо Ее гвоздем к живым деревьям сада, К живым страницам детских повестей. Мораль нужна. Но — никаких гвоздей!

Столочеловек

Как будто слился воедино Он со столом своим навек. Теперь он стол наполовину, Наполовину человек. Сидит он, вытесанный грубо, Как идол о шести ногах. Две пары ног его — из дуба, А третья пара в сапогах. Ленивой косности образчик, Едва глядит он из-под век. И ваше дело в долгий ящик Бросает столочеловек. Устроен этот «долгий ящик» В столе, как некий саркофаг, Для всех входящих, исходящих И неподписанных бумаг. Истлеет в ящике бумага, Покуда столочеловек, Достав дела из саркофага, Поставит подпись: «Имярек». Но говорят: настанет дата, Когда искусная пила Отпилит стол от бюрократа И бюрократа от стола!