Собрание сочинений в одном томе

Высоцкий Владимир Семенович

ГИМН МОРЮ И ГОРАМ

Заказана погода нам Удачею самой, Довольно футов нам под киль обещано, И небо поделилось с океаном синевой — Две синевы у горизонта скрещены. Не правда ли, морской хмельной невиданный простор Сродни горам в безумье, буйстве, кротости: Седые гривы волн чисты, как снег на пиках гор, И впадины меж ними — словно пропасти! Служение стихиям не терпит суеты, К двум полюсам ведет меридиан. Благословенны вечные хребты, Благословен Великий океан! Нам сам Великий случай — брат, Везение — сестра, Хотя — на всякий случай — мы встревожены. На суше пожелали нам ни пуха ни пера, Созвездья к нам прекрасно расположены. Мы все — впередсмотрящие, все начали с азов, И если у кого-то невезение — Меняем курс, идем на SOS, как там, в горах, — на зов, На помощь, прерывая восхождение. Служение стихиям не терпит суеты, К двум полюсам ведет меридиан. Благословенны вечные хребты, Благословен Великий океан! Потери подсчитаем мы, когда пройдет гроза, — Не сединой, а солью убеленные, — Скупая океанская огромная слеза Умоет наши лица просветленные… Взята вершина — клотики вонзились в небеса! С небес на землю — только на мгновение: Едва закончив рейс, мы поднимаем паруса — И снова начинаем восхождение. Служение стихиям не терпит суеты, К двум полюсам ведет меридиан. Благословенны вечные хребты, Благословен Великий океан! 1976

МОРЕПЛАВАТЕЛЬ-ОДИНОЧКА

Вот послал Господь родителям сыночка: Люльку в лодку переделать велел, — Мореплаватель родился одиночка — Сам укачивал себя, сам болел… Не по году он мужал — по денечку, И уже из колыбели дерзал: К мореплаванью готовясь в одиночку, Из пеленок паруса вырезал. …Прямо п'o носу — глядите! — то ли бочка, То ли яхта, то ли плот, то ли — нет: Мореплаватель, простите, одиночка Посылает нам мудреный привет! Ой, ребята, не к добру проволочка! Сплюньте трижды все, кто на корабле: Мореплаватель на море одиночка — Вроде черного кота на земле! «Вы откуда — отвечайте нам, и точка, — Не могли же вы свалиться

с небес?! Мы читали, что какой-то одиночка В треугольнике Бермудском исчез…» «Это утка, это бред — все до строчки! — И простите, если резок и груб, — Я там плавал, извините, в одиночку: Он совсем не треугольник, а — куб! Были бедствия — посуда на кусочки! Била Бетси — ураган — все подряд, — Мореплаватели нынче — одиночки — Из летающих тарелок едят!..» Вот добавил он в планктон кипяточку… Как орудует: хоть мал, да удал! Глядь — и ест деликатесы в одиночку, — А из нас — таких никто не едал. И поведал он, что пьет он по глоточку, Чтоб ни капле не пропасть в бороде, — Мореплаватель, простите, в одиночку Философию развел на воде. «Не искусственную ли оболочку Вы вокруг себя, мой друг, возвели? Мореплаванью, простите, в одиночку Наше общество предпочли?» Он ответил: «Вы попали прямо в точку! Жаль, на суше не пожать вам руки: В море плавая подолгу в одиночку, Я по вас затосковал, моряки!» Мы, услыша что-нибудь, сразу — в строчку, Мы, завидя что-нибудь, — в негатив! Мореплавателя сняли, одиночку, В фотографию его превратив. Ах, побольше б нам немного юморочку! — Поскучнели, отрешась от земли, — Мореплавателя — брата — одиночку Мы хотя бы как смогли развлекли! Так поменьше им преград и отсрочек, И задорин на пути, и сучков! Жаль, что редко их встречаешь — одиночек, — Славных малых и таких чудаков! 1976

ПРО ГЛУПЦОВ

Этот шум — не начало конца, Не повторная гибель Помпеи — Спор вели три великих глупца: Кто из них, из великих, глупее. Первый выл: «Я физически глуп, — Руки вздел, словно вылез на клирос. — У меня даже мудрости зуб, Невзирая на возраст, не вырос!» Но не приняли это в расчет — Даже умному эдак негоже: «Ах, подумаешь, зуб не растет! Так другое растет — ну и что же?..» К синяку прижимая пятак, Встрял второй: «П'oлно вам, загалдели! Я — способен все видеть не так, Как оно существует на деле!» «Эх, нашел чем хвалиться, простак, — Недостатком всего поколенья!.. И к тому же все видеть не так — Доказательство слабого зренья!» Третий был непреклонен и груб, Рвал лицо на себе, лез из платья: «Я — единственный подлинно глуп, — Ни про что не имею понятья». Долго спорили — дни, месяца, — Но у всех аргументы убоги… И пошли три великих глупца Глупым шагом по глупой дороге. Вот и берег — дороге конец. Откатив на обочину бочку, В ней сидел величайший мудрец, — Мудрецам хорошо в одиночку. Молвил он подступившим к нему: Дескать, знаю — зачем, кто такие, — Одного только я не пойму — Для чего это вам, дорогие! Или, может, вам нечего есть, Или — мало друг дружку побили? Не кажитесь глупее, чем есть, — Оставайтесь такими, как были. Ст'oит только не спорить о том, Кто главней, — уживетесь отлично, — Покуражьтесь еще, а потом — Так и быть — приходите вторично!.. Он залез в свою бочку с торца — Жутко умный, седой и лохматый… И ушли три великих глупца — Глупый, глупенький и глуповатый. Удаляясь, ворчали в сердцах: «Стар мудрец — никакого сомненья! Мир стоит на великих глупцах, — Зря не выказал старый почтенья!» Потревожат вторично его — Темной ночью попросят: «Вылазьте!» Все бы это еще ничего, Но глупцы — состояли при власти… И у сказки бывает конец: Больше нет на обочине бочки — В «одиночку» отправлен мудрец. Хорошо ли ему в «одиночке»? 1977

ПРИТЧА О ПРАВДЕ И ЛЖИ

Булату Окуджаве

Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек, — Грубая Ложь эту Правду к себе заманила: Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег. И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась во сне, — Грубая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась — и осталась довольна вполне. И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью: Баба как баба, и что ее ради радеть?! — Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, — Если, конечно, и ту и другую раздеть. Выплела ловко из кос золотистые ленты И прихватила одежды, примерив на глаз; Деньги взяла, и часы, и еще документы, — Сплюнула, грязно ругнулась — и вон подалась. Только к утру обнаружила Правда пропажу — И подивилась, себя оглядев делово: Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу, Вымазал чистую Правду, а так — ничего. Правда смеялась, когда в нее камни бросали: «Ложь это все, и на Лжи одеянье мое…» Двое блаженных калек протокол составляли И обзывали дурными словами ее. Стервой ругали ее, и похуже чем стервой, Мазали глиной, спустили дворового пса… «Духу чтоб не было, — на километр сто первый Выселить, выслать за двадцать четыре часа!» Тот протокол заключался обидной тирадой (Кстати, навесили Правде чужие дела): Дескать, какая-то мразь называется Правдой, Ну а сама — пропилась, проспалась догола. Чистая Правда божилась, клялась и рыдала, Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, — Грязная Ложь чистокровную лошадь украла — И ускакала на длинных и тонких ногах. Некий чудак и поныне за Правду воюет, — Правда, в речах его правды — на ломаный грош: «Чистая Правда со временем восторжествует!..» Если проделает то же, что явная Ложь! Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь. Могут раздеть, — это чистая правда, ребята, — Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь. Глядь — а конем твоим правит коварная Ложь. 1977

ПРО РЕЧКУ ВАЧУ И ПОПУТЧИЦУ ВАЛЮ

Под собою ног не чую — И качается земля… Третий месяц я бичую, Так как списан подчистую С китобоя-корабля. Ну а так как я бичую, Беспартийный, не еврей, — Я на лестницах ночую, Где тепло от батарей. Это жизнь! Живи и грейся — Хрен вам, пуля и петля! Пью, бывает, хочь залейся: Кореша приходят с рейса — И гуляют «от рубля»! Рупь — не деньги, рупь — бумажка, Экономить — тяжкий грех. Ах, душа моя тельняшка — В сорок полос, семь прорех! Но послал Господь удачу — Заработал свечку он! — Увидав, как горько плачу, Он сказал: «Валяй на Вачу! Торопись, пока сезон!» Что такое эта Вача — Разузнал я у бича, — Он на Вачу ехал плача — Возвращался хохоча. Вача — это речка с мелью Во глубине сибирских руд, Вача — это дом с постелью, Там стараются артелью, — Много золота берут! Как вербованный ишачу — Не ханыжу, не «торчу»… Взял билет, — лечу на Вачу, Прилечу — похохочу! Нету золота богаче — Люди знают, им видней! В общем, так или иначе, Заработал я на Ваче Сто семнадцать трудодней. Подсчитали, отобрали, — За еду, туда-сюда, — Но четыре тыщи дали Под расчет — вот это да! Рассовал я их в карманы, Где и рупь не ночевал, И уехал в жарки страны, Где кафе да рестораны — Позабыть, как бичевал. Выпью — там такая чача! — За советчика бича: Я на Вачу ехал плача — Возвращаюсь хохоча! …Проводник в преддверье пьянки Извертелся на пупе, То же и официантки, А на первом полустанке Села женщина в купе. Может, вам она — как кляча, Мне — так просто в самый раз! Я на Вачу ехал плача — Возвращаюсь веселясь! То да сё, да трали-вали, — Как узнала про рубли… Слово по слову, у Вали Сотни п'o столу шныряли — С Валей вместе и сошли. С нею вышла незадача, — Я и это залечу! Я на Вачу ехал плача, Возвращаюсь — хохочу!.. Суток пять — как просквозило, — Море вот оно — стоит. У меня что было — сплыло, — Проводник воротит рыло И за водкой не бежит. Рупь последний в Сочи трачу — Телеграмму накатал: Шлите денег — отбатрачу, Я их все прохохотал. Где вы, где вы, рассыпные, — Хоть ругайся, хоть кричи! Снова ваш я, дорогие, — Магаданские, родные, Незабвенные бичи! Мимо носа носят чачу, Мимо рота — алычу… Я на Вачу еду, плачу, Над собою хохочу! 1977

«Был побег на рывок…»

Вадиму Туманову

Был побег на рывок — Наглый, глупый, дневной, — Вологодского — с ног И — вперед головой. И запрыгали двое, В такт сопя на бегу, На виду у конвоя Да по пояс в снегу. Положен строй в порядке образцовом, И взвыла «Дружба» — старая пила, И осенили зн'aменьем свинцовым С очухавшихся вышек три ствола. Все лежали плашмя, В снег уткнули носы, — А за нами двумя — Бесноватые псы. Девять граммов горячие, Аль вам тесно в стволах! Мы на мушках корячились, Словно как на колах. Нам — добежать до берега, до цели, — Но свыше — с вышек — все предрешено: Там у стрелков мы дергались в прицеле — Умора просто, до чего смешно. Вот бы мне посмотреть, С кем отправился в путь, С кем рискнул помереть, С кем затеял рискнуть! Где-то виделись будто, — Чуть очухался я — Прохрипел: «Как зовут-то? И — какая статья?» Но поздно: зачеркнули его пули — Крестом — в затылок, пояс, два плеча, — А я бежал и думал: добегу ли? — И даже не заметил сгоряча. Я — к нему, чудаку: Почему, мол, отстал? Ну а он — на боку И мозги распластал. Пробрало! — телогрейка Аж просохла на мне: Лихо бьет трехлинейка — Прямо как на войне! Как за грудки, держался я за камни: Когда собаки близко — не беги! Псы покропили землю языками — И разбрелись, слизав его мозги. Приподнялся и я, Белый свет стервеня, — И гляжу — кумовья Поджидают

меня. Пнули труп: «Эх, скотина! Нету проку с него: За поимку полтина, А за смерть — ничего». И мы прошли гуськом перед бригадой, Потом — за вахту, отряхнувши снег: Они обратно в зону — за наградой, А я — за новым сроком за побег. Я сначала грубил, А потом перестал. Целый взвод меня бил — Аж два раза устал. Зря пугают тем светом, — Тут — с дубьем, там — с кнутом: Врежут там — я на этом, Врежут здесь — я на том. Я гордость под исподнее упрятал — Видал, как пятки лижут гордецы, — Пошел лизать я раны в лизолятор, — Не зализал — и вот они, рубцы. Эх бы нам — вдоль реки, — Он был тоже не слаб, — Чтобы им — не с руки, А собакам — не с лап!.. Вот и сказке конец. Зверь бежал на ловца. Снес — как срезал — ловец Беглецу пол-лица. …Все взято в трубы, перекрыты краны, — Ночами только воют и скулят, Что надо, надо сыпать соль на раны: Чтоб лучше помнить — пусть они болят! 1977

«В младенчестве нас матери пугали…»

Вадиму Туманову

В младенчестве нас матери пугали, Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой, — Они в сердцах бранились — и едва ли Желали детям участи такой. А мы пошли за так на четвертак, за ради бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу… К каким порогам приведет дорога? В какую пропасть напоследок прокричу? Мы Север свой отыщем без комп'aса — Угрозы матерей мы зазубрили как завет, — И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет. Мольбы и стоны здесь не выживают, — Хватает и уносит их поземка и метель, Слова и слезы на лету смерзают, — Лишь брань и пули настигают цель. И мы пошли за так на четвертак, за ради бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу… К каким порогам приведет дорога? В какую пропасть напоследок прокричу? Про всё писать — не выдержит бумага, Всё — в прошлом, ну а прошлое — былье и трын-трава, — Не раз нам кости перемыла драга — В нас, значит, было золото, братва! Но чуден звон души моей помина, И белый день белей, и ночь черней, и суше снег, — И мерзлота надежней формалина Мой труп на память схоронит навек. А мы пошли за так на четвертак, за ради бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу… К каким порогам приведет дорога? В какую пропасть напоследок прокричу? Я на воспоминания не падок, Но если занесла судьба — гляди и не тужи: Мы здесь подохли — вон он, тот распадок, — Нас выгребли бульдозеров ножи. Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу, — К таким порогам привела дорога… В какую ж пропасть напоследок прокричу?.. 1977

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПЕРЕДАЧИ «ОЧЕВИДНОЕ НЕВЕРОЯТНОЕ» ИЗ СУМАСШЕДШЕГО ДОМА — С КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧИ

Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача, Вся Канатчикова дача К телевизору рвалась, — Вместо чтоб поесть, помыться, Уколоться и забыться, Вся безумная больница У экрана собралась. Говорил, ломая руки, Краснобай и баламут Про бессилие науки Перед тайною Бермуд, — Все мозги разбил на части, Все извилины заплел — И канатчиковы власти Колют нам второй укол. Уважаемый редактор! Может, лучше — про реактор? Про любимый лунный трактор?! Ведь нельзя же! — год подряд: То тарелками пугают — Дескать, подлые, летают; То у вас собаки лают, То руины — говорят! Мы кой в чем поднаторели: Мы тарелки бьем весь год — Мы на них собаку съели, — Если повар нам не врет. А медикаментов груды — В унитаз, кто не дурак. Это жизнь! И вдруг — Бермуды! Вот те раз! Нельзя же так! Мы не сделали скандала — Нам вождя недоставало: Настоящих буйных мало — Вот и нету вожаков. Но на происки и бредни Сети есть у нас и бредни — Не испортят нам обедни Злые происки врагов! Это их худые черти Бермутят воду во пруду, Это все придумал Черчилль В восемнадцатом году! Мы про взрывы, про пожары Сочиняли ноту ТАСС… Тут примчались санитары — Зафиксировали нас. Тех, кто был особо боек, Прикрутили к спинкам коек — Бился в пене параноик Как ведьмак на шабаш'e: «Развяжите полотенцы, Иноверы, изуверцы! Нам бермуторно на сердце И бермутно на душе!» Сорок душ посменно воют — Раскалились добела, — Во как сильно беспокоют Треугольные дела! Все почти с ума свихнулись — Даже кто безумен был, — И тогда главврач Маргулис Телевизор запретил. Вон он, змей, в окне маячит — За спиною штепсель прячет, — Подал знак кому-то — значит, Фельдшер вырвет провода. Нам осталось уколоться — И упасть на дно колодца, И пропасть на дне колодца, Как в Бермудах, навсегда. Ну а завтра спросят дети, Навещая нас с утра: «Папы, что сказали эти Кандидаты в доктора?» Мы откроем нашим чадам Правду — им не все равно: «Удивительное рядом — Но оно запрещено!» Вон дантист-надомник Рудик — У него приемник «грундиг», — Он его ночами крутит — Ловит, контра, ФРГ. Он там был купцом по шмуткам — И подвинулся рассудком, — К нам попал в волненье жутком С номерочком на ноге. Прибежал, взволнован крайне, — Сообщеньем нас потряс, Будто — наш научный лайнер В треугольнике погряз: Сгинул, топливо истратив, Весь распался на куски, — Двух безумных наших братьев Подобрали рыбаки. Те, кто выжил в катаклизме, Пребывают в пессимизме, — Их вчера в стеклянной призме К нам в больницу привезли — И один из них, механик, Рассказал, сбежав от нянек, Что Бермудский многогранник — Незакрытый пуп Земли. «Что там было? Как ты спасся?» — Каждый лез и приставал, — Но механик только трясся И чинарики стрелял. Он то плакал, то смеялся, То щетинился как еж, — Он над нами издевался, — Сумасшедший — что возьмешь! Взвился бывший алкоголик, Матерщинник и крамольник: «Надо выпить треугольник! На троих его! Даешь!» Разошелся — так и сыпет: «Треугольник будет выпит! — Будь он параллелепипед, Будь он круг, едрена вошь!» Больно бьют по нашим душам «Голоса» за тыщи миль, — Зря «Америку» не глушим, Зря не давим «Израиль»: Всей своей враждебной сутью Подрывают и вредят — Кормят, поят нас бермутью Про таинственный квадрат! Лектор'a из передачи! Те, кто так или иначе Говорят про неудачи И нервируют народ! Нас берите, обреченных, — Треугольник вас, ученых, Превратит в умалишенных, Ну а нас — наоборот. Пусть — безумная идея, — Не решайте сгоряча. Отвечайте нам скорее Через доку главврача! С уваженьем… Дата. Подпись, Отвечайте нам — а то, Если вы не отзоветесь, Мы напишем… в «Спортлото»! 1977

«Мне судьба — до последней черты, до креста…»

Мне судьба — до последней черты, до креста Спорить до хрипоты (а за ней — немота), Убеждать и доказывать с пеной у рта, Что — не то это вовсе, не тот и не та! Что — лабазники врут про ошибки Христа, Что — пока еще в грунт не влежалась плита, — Триста лет под татарами — жизнь еще та: Маета трехсотлетняя и нищета. Но под властью татар жил Иван Калита, И уж был не один, кто один против ста. <Пот> намерений добрых и бунтов тщета, Пугачевщина, кровь и опять — нищета… Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, — Повторю даже в образе злого шута, — Но не стоит предмет, да и тема не та, — Суета всех сует — все равно суета. Только чашу испить — не успеть на бегу, Даже если разлить — все равно не смогу; Или выплеснуть в наглую рожу врагу — Не ломаюсь, не лгу — все равно не могу! На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу! Что же с чашею делать?! Разбить — не могу! Потерплю — и достойного подстерегу: Передам — и не надо держаться в кругу И в кромешную тьму, и в неясную згу, — Другу передоверивши чашу, сбегу! Смог ли он ее выпить — узнать не смогу. Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, Я о чаше невыпитой здесь ни гугу — Никому не скажу, при себе сберегу, — А сказать — и затопчут меня на лугу. Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! Может, кто-то когда-то поставит свечу Мне за голый мой нерв, на котором кричу, И веселый манер, на котором шучу… Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить — не хочу, — На ослабленном нерве я не зазвучу — Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу! Лучше я загуляю, запью, заторчу, Все, что ночью кропаю, — в чаду растопчу, Лучше голову песне своей откручу, — Но не буду скользить словно пыль по лучу! …Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба, Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, — Я умру и скажу, что не все суета! 1978

«Реальней сновидения и бреда…»

Реальней сновидения и бреда, Чуднее старой сказки для детей — Красивая восточная легенда Про озеро на сопке и про омут в сто локтей. И кто нырнет в холодный этот омут, Насобирает р'aкушек, приклеенных ко дну, — Ни заговор, ни смерть его не тронут; А кто потонет — обретет покой и тишину. Эх, сапоги-то стоптаны — походкой косолапою Протопаю по тропочке до каменных гольцов, Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю — Тебе на серьги, милая, а хошь — и на кольцо! Я от земного низкого поклона Не откажусь, хотя спины не гнул. Родился я в рубашке — из нейлона, — На шелковую, тоненькую я не потянул. Спасибо и за ту на добром слове: Ношу — не берегу ее, не прячу в тайниках, — Ее легко отстирывать от крови, Не рвется — хоть от ворота рвани ее — никак! Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою, Всмотрюсь во дно озерное при отблеске зарниц: Мерцающие р'aкушки я подкрадусь и сцапаю — Тебе на ожерелие, какое у цариц! Пылю пос'yху, топаю по жиже, — Я иногда спускаюсь по ножу… Мне говорят, что я качусь все ниже, А я — хоть и внизу, а все же уровень держу! Жизнь впереди — один отрезок прожит, Я вхож куда угодно — в терема и в закрома: Рожден в рубашке — Бог тебе поможет, — Хоть наш, хоть удэгейский — старый Сангия-мам'a! Дела мои любезные, я вас накрою шляпою — Я доберусь, долезу до заоблачных границ, — Не взять волшебных р'aкушек — звезду с небес сцарапаю, Алмазную да крупную — какие у цариц! Нанес бы звезд я в золоченом блюде, Чтобы при них вам век прокоротать, — Да вот беда — заботливые люди Сказали: «Звезды с неба — не хватать!» Ныряльщики за р'aкушками — тонут. Но кто в рубашке — что тому тюрьма или сума: Бросаюсь головою в синий омут — Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мам'a!.. Но до того, душа моя, по странам по Муравиям Прокатимся, и боги подождут-повременят! Мы в галечку прибрежную, в дорожки с белым гравием Вобьем монету звонкую, затопчем — и назад. А помнишь ли, голубушка, в денечки наши летние Бросали в море денюжку — просила ты сама?.. А может быть, и в озеро те р'aкушки заветные Забросил Бог для верности — сам Сангия-мам'a!.. 1978