Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести
Шрифт:
— Ее застрелили из танковой пушки.
Старик опешил.
— А вы все еще ходите по адвокатам? Зачем?
Старик сокрушенно покачал головой. Об этом он должен расспросить поподробнее. Каким образом танк оказался в их деревне?
— Целый полк занял деревню, чтобы пристрелить Мани, — заявил староста и рассказал всю историю.
Старик опять покачал головой.
— Любой глупости можно ждать от армии, но не от Мани. Пес не станет залезать на выступ скалы у вершины Шпиц Бондера, чтобы его там увидели и застрелили.
— Мани полез туда из любопытства.
— Ах, бросьте! — засмеялся бывший парламентарий.
— Ну так вот, — выдавил староста, — снарядом разнесло не Мани, а… Господин советник, понимаете, я начал вырезать из дерева нового Мани, прежний не удался, так что я за день до того, как полк подошел к нашей деревне, вместе со школьным учителем — трудновато нам обоим пришлось — укрепил деревянную фигуру на Шпиц Бондере. Ну вот, в общем это был скорее муляж.
— Подумать только! — всплеснул руками старик. — Где же теперь ваша собака?
— В пещере, в лесу, — ответил староста. — Два раза в неделю я приношу ей еду, Эльзи тоже носит, а иногда Мани сам охотится.
— Умное животное, — констатировал старик. — Умнее своего хозяина. С собственной дочерью не может совладать.
Староста молча смотрел, как
— Эльзи была совсем не против, это я сразу почуял, — сказал он. — Она так же охоча до мужчин, как ее мать, с той я в свое время глаз не спускал. Однажды кто-то влез в комнату Эльзи через окно, кто это был, мне все равно, но думаю, то был Нольди с лесопилки. Только ежели он захочет на ней жениться, я буду против, а если родится ребенок, он будет носить мою фамилию, я последний в роду Претандеров, ежели же родится девочка, пусть добрый Боженька удивится: я стану атеистом.
Хозяин дома рассмеялся:
— Так далеко Эльзи, вероятно, покуда еще не зашла, но ваша позиция перечеркнула все шансы на победу в суде. Нет никакого смысла бросаться от Понтия к Пилату, тут ваша собака совершенно права, но сам я никак не возьму в толк, почему пустому пансионату требуется так много молока, и может быть, что сторож — сам по себе лицо весьма подозрительное — укушен не Мани, а совсем другим псом.
— Так оно наверняка и есть, — подтвердил староста, — я всегда так думал, в особенности потому, что в Лихтенштейне у барона имеется знаменитый питомник доберманов.
— Проклятье! — воскликнул старше. — А об этом вы рассказали начальнику управления?
— Да мне это только сейчас пришло в голову, — пробормотал староста.
Старик сокрушенно покачал головой и, надевая носки, спросил, пустует ли пансионат этой зимой.
— Так же полон, как и в прошлую зиму, — ответил староста. — Там живут какие-то люди, и их много, сквозь щели в ставнях везде виден свет, а иногда слышна и речь.
— Итак, староста, сейчас мы с вами выпьем по стаканчику красного, — решил хозяин дома, — и вы еще раз расскажете мне во всех подробностях, что там у вас произошло. Но постарайтесь на этот раз ничего не забыть.
Старик похлопал себя по правому колену, и черный кот прыгнул к нему на руки. Итальянка принесла бутылочку красного вина. Староста повторил свой рассказ. Старик внимательно слушал. Вдвоем они мало-помалу опорожнили бутылочку. Потом хозяин дома сказал, что теперь старосте пора идти спать, ему заказан номер в гостинице «Олень». Очень жаль, что не может ничем помочь, он всего лишь человек, и ему скоро стукнет сто лет.
— Ничего не попишешь, — грустно проронил староста. — Так что адью покуда. Но мне было приятно поговорить с кем-то о моей собаке.
Оставшись один, старик прошаркал к письменному столу и написал письмо в Совет кантона о том, что начальник управления столь пристрастно рассмотрел дело Претандера — если вообще его рассматривал, — что он не может прийти в себя от изумления. Осталось даже невыясненным, чья собака укусила сторожа. Податель иска на возмещение ущерба — теперь уже отозвавший свой иск — сам содержит целый питомник натасканных сторожевых собак. Также не подлежит сомнению, что укушенный сторож не может в одиночку выпивать то количество молока, какое ежедневно доставляется в пансионат. При этих обстоятельствах даже не произведен осмотр пансионата, что можно квалифицировать как служебную недобросовестность. Теперь на дворе вновь зима, так что он рекомендует начальнику управления лично осмотреть пансионат и проверить, пуст ли он на самом деле. Нескольких правительственных советников следует взять с собой в качестве свидетелей, ибо сам начальник управления — лицо вдвойне предубежденное, поскольку еще и командует тем полком, которому приказан прибыть в ущелье Вверхтормашки, чтобы пристрелить там собаку, а это само по себе величайшая военная глупость, когда-либо совершавшаяся на земле. Так что начальника управления следует судить военным трибуналом. Кроме того, будучи председателем правления «Швейцарского общества морали», он от имени правления объявляет о роспуске этого общества и передает его бумаги в прокуратуру соответствующего кантона. Покончив с письмом, бывший парламентарий вновь уселся в кресло, кот прыгнул к нему на колени, и старик уснул.
Несколько правительственных советников и следователь прокуратуры отправились в ущелье Вверхтормашки, где большинство из них никогда ранее не бывало. Начальник государственной канцелярии по секрету сообщил об их визите фон Кюксену, и тот удрал к себе в Лихтенштейн, комиссия же пребывала в уверенности, что он ничего не знает. Она намеревалась нагрянуть в пансионат неожиданно. Ванценрид успел спрятать более или менее известных бандитов на чердаке флигеля. Их там набилось как сельдей в бочке. Но операционную никак нельзя было вновь превратить в прачечную, там еще лежал Джо-Марихуана, ведь для очередной лицевой операции вновь потребовался общий наркоз. Так что у Ванценрида все поджилки тряслись, когда правительственная комиссия начала осмотр пансионата. Все еще слегка прихрамывая, Ванценрид медленно отпирал одно помещение за другим — гостиную, столовую, комнаты на одного и двоих, номера люкс, — все было пусто. Лишь ключ от чердака флигеля он никак не мог найти и все искал и искал его, пока начальник управления не заявил, что от осмотра чердака флигеля можно и отказаться из-за его явной бессмысленности. Тут Ванценрид и поспешил сообщить, что ключ нашелся. Но члены комиссии уже спускались по лестнице. Ванценрид только успел облегченно вздохнуть, как следователь вдруг пожелал осмотреть и прачечную. И Джо вкупе с операционным залом неминуемо был бы обнаружен, не сумей Ванценрид так ловко подставить ножку следователю, что тот загремел вниз по лестнице в подвал и сломал ногу, вследствие чего осмотр прачечной сам собой отпал. Пришлось вызывать врача и машину «скорой помощи», так что на опрос жителей деревни времени уже не осталось.
Вечером последнего воскресенья перед Рождеством Моисей Мелькер завершил свою пятисотстраничную рукопись «Цена благодати» и вышел на террасу. На землю уже опустилась ночь. Луна скрылась за дубом. Снега все еще не было, зато от реки поднялся такой густой туман, что в нем потонула деревня. Видна была лишь церковная колокольня, казавшаяся белой в лунном свете, а туман, из которого она выступала, был похож на Нил. Мелькер поднялся в спальню. Цецилия Мелькер-Ройхлин лежала на супружеском ложе, читала роман, курила сигару и ела шоколадные конфеты — круглые шарики, черные, коричневые, белые, некоторые гладкие, другие колючие, — которые она вынимала из пакетика. Еще два таких пакетика лежали на ночном столике. Моисей Мелькер присел на край кровати и сунул ей в рот трюфель. Когда за ним последовал второй, она положила
Возможно, им стоило бы поговорить о своих трудностях, если допустить, что в Антарктике, намного южнее плато короля Хаакона, встретились именно Великий Старец и Иеремия Велиал. Эти встречи происходили частенько, но интервалы во времени между встречами были так велики, что встречи получались редко. Хотя всегда на одном и том же месте. Однако в последний раз дело происходило в тропиках с пышной растительностью, земная ось располагалась иначе. Теперь же их вертолеты опустились на ледяное поле, над которым свистел ветер. Вертолеты сели одновременно, но, может быть, это был лишь один вертолет, ибо все отражалось на зеркальной поверхности льда и в хрустальном воздухе, и если именно Иеремия Велиал приветствовал Великого Старца — если то был Великий Старец, — то выглядел тот не так, как прежде, а так, что Габриэль принял его сначала за Великого Старца, а потом за его точную копию. Не только потому, что оба были в смокингах. В смокингах были все. Но что-то в этой копии было не так. Наконец Габриэль догадался: Иеремия Велиал был не копией Великого Старца, а его отражением. Все они были отражениями. Отражением Великого Старца был Иеремия Велиал, а отражением Иеремии Велиала был Великий Старец. Отражением Габриэля был секретарь Велиала Саммаэль, тоже альбинос, и наоборот — отражением Уриэля Азето, часовых дел мастера, чьи часы имели только обратный ход, был хирург Михаэль Асмодей, для которого часы Уриэля шли назад, и наоборот — его отражением был Уриэль Азето, а адвокат Рафаэль, теперь уже в одном лице, сидел против своего отражения Вельзевула, тот в свою очередь сидел против Рафаэля: если допустить, что один сидел против другого и мир не был разрезан зеркалом на две половины, так что Велиал, Саммаэль, Азето, Асмодей и Вельзевул были лишь отражениями друг друга. Было двадцать первое декабря, день зимнего солнцеворота, и день этот длился бы до двадцатого марта. Почтовый самолет пророкотал над собравшимися, сидевшими на удобных садовых стульях, и сбросил вниз тучи писем — и здесь Великого Старца преследовали письма просителей. Однако ветер тут же подхватил эту массу писем и развеял ее за невидимым горным массивом. С берега океана, удаленного на тысячу пятьсот километров, длинной чередой прибыла целая армия пингвинов, похожая на процессию благочестивых паломников, и окружила сидящих. Рядом с Великим Старцем, как и рядом с Иеремией Велиалом, стоял столик с кофейной мельницей, кофеваркой и пятью чашками. Великий Старец взял в руки кофейную мельницу, то же самое сделал Иеремия Велиал, остальные заснули, в том числе и пингвины. Великий Старец начал крутить ручку мельницы, Велиал тоже, но Великий Старец крутил ручку по часовой стрелке, а Велиал — против, и, пока они это делали, солнце начало описывать круги вокруг собравшихся и вокруг пингвинов, а поскольку оба крутили свои мельницы все быстрее и быстрее, солнце тоже кружилось все быстрее и наконец образовало вокруг них сплошное кольцо ослепительного света, которое все ниже опускалось к горизонту, в конце концов разрезалось им на две части и скрылось совсем, а когда оно скрылось, завертелся над ними сверкающий шлем с золотым кольцом, то поднимающимся, то опускающимся и меняющим интенсивность своего блеска, а также стремительно летящие звезды и луна. Вращая ручку кофейной мельницы, Великий Старец не только вращал земной шар вокруг себя, но и вокруг Солнца, а тем самым — и все планеты Солнечной системы, а Солнце — вокруг Млечного Пути, а Млечный Путь и туманность Андромеды — вокруг множества других рассеянных в Галактике тел. А те и сами вращались, так же как Млечный Путь и туманность Андромеды. Вращение кофейной мельницы привело в движение всю Вселенную, причем самым дальним Галактикам приходилось вращаться быстрее, вот они и вращались с невероятной скоростью, неизмеримо превосходившей скорость света, нарушая тем самым все законы физики. Однако не только этот мир вращался вокруг себя как некий пространственно-временной континуум из-за того, что Великий Старец вращал свою мельницу, но ведь и Иеремия Велиал вращал свою, и не только Вселенная вращалась с бешеной скоростью, но и анти-Вселенная вращалась с такой же бешеной скоростью, хотя и в обратном направлении, чего Великий Старец, правда, не мог заметить, поскольку его Вселенная и Вселенная Велиала пронизывали друг друга, не соприкасаясь, словно располагались на разных сторонах ленты Мёбиуса [60] , на которой и внутри которой бешено вращающиеся сферы Галактик и анти-Галактик, не соприкасаясь друг с другом, бесконечно летели быстрее света то на ленте, то внутри ее. Это абсолютно не интересовало ни Великого Старца, ни Иеремию Велиала, ибо они не испытывали никакого интереса к физике, космология тоже была им безразлична, о расширении Вселенной, о черных дырах и о Большом Взрыве они ничего не слышали, такой чушью они принципиально не занимались, и Эльзи, в полночь глядя с тоской из своего окна, тоже не особенно задумывалась о том, почему день сменяется ночью, а думала она только о Большом Джимми. И на плато короля Хаакона вращение Солнца — Млечного Пути — Галактик — пространственно-временного континуума мало-помалу прекратилось, одновременно прекратилось и вращение анти-Вселенной, сначала стали видны все медленнее двигающиеся по горизонту звезды Южного полушария, созвездие Ориона с Ригелем, Сириус, Канонус, Южный Крест, два Магеллановых облака. Потом солнце, описав круг по горизонту, повернуло вверх, на полгода на Земле воцарился день, солнце поднялось еще выше, остановилось, и законы природы вновь вступили в свои права без всякого ведома или участия Великого Старца и Велиала. Они оба перестали вращать свои мельницы, и все сразу проснулись. В том числе и пингвины. Габриэль и Саммаэль сварили и подали на стол кофе. Все осушили свои чашки до дна. Никто не проронил ни слова. В небе опять появились вертолеты. Чашки, кофеварки, кофемолки и садовые стулья остались на месте, лишь початые пакетики кофе «Этикер» за 10,15 франков взяли с собой для следующей встречи. Пингвины двинулись назад к берегу, участники встречи улетели на своих вертолетах — или на своем вертолете, — Эльзи легла в постель, Большой Джимми не явился. Большой Джимми всегда являлся лишь единожды.
60
…ленты Мёбиуса… — Мёбиус Август Фердинанд (1790–1868), немецкий математик, установивший существование односторонних поверхностей (так называемая лента или, точнее, лист Мёбиуса).