Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— Милости просим! Будьте любезны! Ваши головные уборы!
Федор понял, что там, за портьерой, и есть тот «клуб». Он допил чай и вышел на улицу, решив: «Надо через часок-другой, в самый разгар».
Он прошелся около городского сада. Духовой оркестр под управлением дирижера воинской части исполнял «Поезд». Федор вслушался в музыку: получалось хорошо. После перерыва тот же оркестр исполнял «Письмо к матери». Вспомнил Федор слепого баяниста. Стало грустно. А музыка лилась и, казалось, выговаривала: «Жив и я. Привет тебе, привет!»
Федор остановился
Федор вспомнил свою мать, любимую и исстрадавшуюся… Встал в памяти свежий холмик могилы… Возникла в мыслях своя изба… Потом — Зина и… Тося. Захотелось в Паховку, навсегда, насовсем, до конца жизни, вместе с Тосей… «Но поедет ли она, городская, в глухое село? Да еще со мной, с инвалидом?.. И зачем это все получилось у нас?» И как только возникли эти вопросы, защемило-защемило сердце тоской о Тосе. Мучительно захотелось ее видеть. А музыка плыла и плыла над городом.
…В «клуб» он вошел около одиннадцати часов вечера. В чайной было темно, и он пробрался к портьере на полоску света. Его встретил швейцар, в сюртуке, с маслеными глазками, с прилизанными волосами.
— Гм… что вам надо? — спросил он у Федора. — Здесь развлекаются…
— И я пришел «развлекаться», — ответил Федор, не смутившись.
Из комнаты в переднюю вышел человек и грубо обратился к прилизанному:
— Я сколько раз говорил тебе: у меня доступно каждому. Полная демократия! — И он вежливо поклонился Федору: — Милости просим. Будьте любезны! Ваш головной убор!
Федор догадался, что перед ним стоит сам хозяин, Климов. И он окинул его взглядом. «Совсем не похож на того, что сожрал целую курицу и стопку блинов», — подумал Федор. Светло-серый из дорогой материи костюм, белоснежная рубашка с бантом у воротника; волосы расчесаны пробором посредине головы, с двумя изящными завитками в обе стороны, к вискам; роговые с толстыми ободками и заушниками очки тоже шли лицу Климова. Он услужливо улыбался Федору, поджав верхнюю губу, отчего английские усики слегка отделялись от нависшего над ними пухлого носа. Сощурившись, он слегка наклонил голову вбок и пригласил:
— Пройдите! Пожалуйста! — и вошел вместе с Федором в зал, где крикнул: — А-апслужить!
В висящих винных парах и сизо-мутной табачной дымке стоял беспорядочный гомон. Столы расставлены около стен, а середина была пустой. За столами сидели и говорили громко, или пели, или, опьянев, просто выкрикивали что-то. К середине зала прошли две расфуфыренные «девицы» с папиросками в зубах и остановились. Заиграла музыка — два баяна, виолончель и скрипка. Федор услышал звуки незнакомой и странной музыки. Такой музыки он никогда не слыхал. Уже после он узнал, что исполнялось танго «Сильнее смерти». Девицы открыли танцы.
К Федору подошла официантка в красивом белом чепце и белоснежном фартуке.
— Чего изволите? — спросила она.
Федор некоторое время смотрел на нее и не знал, «чего же он изволит». А потом сказал:
— Для начала… бутылку ситро.
Он изучал присутствующих.
Близко от него, в углу, стоял, расставив клеш, рыжий, с аховым чубом и оспенной мордой, толстогубый и широкорылый человек. Нахальные глаза он выпучил на танцующих. Руки у него засунуты в карманы брюк, полы пиджака откинуты и прижаты локтями так, что видно подтяжки. «Любитель финки», — определил Федор.
Неподалеку от Рябого картежники окружили стол, сидя и стоя. Лица у них сосредоточенно-пустые, ничего не выражающие, кроме азарта, кроме внутренней бессмысленной дрожи. Особенно заинтересовал Федора один из игроков, во френче военного покроя царской армии, с торчащей из кармана автоматической ручкой. У него были удивительно маленькие уши, маленький покатый лоб и громадный подбородок, придающий лицу какую-то звероподобность. Федор заметил и то, что Рябой изредка обменивался взглядами с этим странным и подозрительным человеком.
Все остальные казались нормальными людьми. А внутрь каждому разве заглянешь! Вон, например, кассир, которого Федор видел в окошке какой-то кассы: он склонил голову над столом, волосы обвисли и закрыли половину лица, ладони рук были сложены вместе и лежали на столе. Но он не спал — голова качалась в такт танго. Через некоторое время кассир поднял лицо, откинул волосы назад и крикнул соседу, клинобородому бухгалтеру рабкоопа:
— Что такое жизнь? Я спрашиваю, что такое жизнь?
— Деньги, — отскрипел клинобородый, уставившись на соседа через сползшее на кончик носа пенсне.
— Ничего ты не понимаешь! Профан! — возразил кассир.
В шуме Федор не расслышал их дальнейшего разговора, но и так было ясно: растратчики.
Рядом с Федором, за следующим столом, сидел толстенький, низенького роста человек в одном жилете. Щеки у него обвисли, под глазами мешочки. Федор присмотрелся к нему и вспомнил: это один из работников уисполкома. Он пьян и барабанит танго вилкой по стакану, приговаривая в такт:
— Любо-овь, любо-овь сильнее смерти… Та-та-та-та… А как ты, как ты думаешь, мой друг… друг-друг-друг?.. — обратился он к своему собутыльнику.
— И-эх! — воскликнул тот в ответ.
У этого лицо кажется сплюснутым сверху вниз: так низок лоб и широки скулы. После восклицания он ударил себя по лбу и замотал головой, как укушенный.
Федор не видел, что делалось в дальнем углу, но там кто-то плакал, выкрикивая:
— Где моя сила?! Где моя слава, сволочи?!
На середину зала вдруг выскочил косматый, опустившийся человек, небритый, в грязной рубашке. Пиджак у него был надет на одну руку и висел, беспомощно болтаясь. Свободной рукой косматый рассек воздух, на секунду замер в этой позе, затем поднял рывком руку вверх и крикнул: