Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
— Думаю, нет.
— Оказывается, можете думать. А говорили «не могу», — шутя сказал Василий Васильевич. — Вот и хорошо, что думаете. — А уходя, он уже весело сказал Тосе: — Итак, завтра Федор Ефимович Земляков будет выписан.
Тося проводила его в сени, а там припала к его руке щекой и шептала:
— Вы — как родной отец…
Он двигал бровями, часто моргал и; ласково отстраняя ее, сказала;
— Ну вот… Экие горячие оба… Мне пора уходить… Некогда.
А утром следующего дня, когда выписали Федора, Тося
— Пойдем ко мне.
— Ладно, — ответил он, — Пойдем.
Василий Васильевич прошел с ними до выхода из больницы молча. Около двери остановился. Эти седые густые и мягкие волосы, белые брови и такие ласковые глаза, эта вертикальная морщина на лбу, от которой все лицо всегда сосредоточенно, и легкая грусть в глазах запомнились Федору на всю жизнь.
Василий Васильевич обнял их за плечи:
— Немножко жаль… И хорошо… Но я — не об этом… — Он что-то хотел добавить еще, но только похлопал каждого по плечу и полушепотом произнес: — Ну, идите…
Федор порывисто и благодарно сжал его руку.
Они ушли.
Василий Васильевич некоторое время постоял в раздумье, вздохнул и сказал самому себе:
— Продолжаем.
Но весь этот день он ходил задумчивый, угрюмый.
Бывает иногда так: идет человек по жизни и вдруг встретит на пути другого человека, встретит ненадолго, поживет с ним рядом совсем немного и больше уж никогда не встречает его. Но оставляет иной раз такая встреча неизгладимый след у того и другого. Жаль было Василию Васильевичу расставаться с Федором. Что-то такое внес он в жизнь старого врача, одинокого, похоронившего уже всех родных и любимых, но оставшегося таким же страстным в труде, как и в годы юности.
Он сел в кресло в своем кабинете и вспоминал… Вспомнил ссылку в томской деревне. Вспомнил отца, мелкого помещика, отказавшегося от своего сына за то, что тот пошел против веры и царя… И все-таки Василий Васильевич любил своего отца и сейчас, после его смерти. «Что же это такое? — думал он, — У нашего поколения дети спорили с отцами. Сейчас еще сильнее этот спор. Может быть, жизнь-то и движется тем, что дети лучше отцов?» И только после раздумий он пришел к выводу: есть что-то общее в юности Федора с его юностью. Это — великий спор детей и отцов, доходивший в пашу эпоху иногда до трагизма… «И не сильнее ли теперь этот протест молодых, чем в наше время? — задал себе вопрос Василий Васильевич. — Трудно будет Федору в деревне. Трудно». Василий Васильевич не заметил, что последние слова он говорил уже вслух.
Старшая медицинская сестра тихо вошла в кабинет, посмотрела на врача и так же тихо вышла. Она-то слышала слова «Трудно… Трудно», но не стала беспокоить Василия Васильевича. А он ее не заметил.
Федору пришлось пожить у Тоси всего только неделю. Он получил извещение с курсов о зачислении его и о начале занятий. Надо было собираться.
— А чего собираться-то? — спросил он у Тоси. — Сел в вагон и поехал.
— Вот это — здравствуйте! «Сел и поехал»! Белья надо две пары, тужурку, рубашек две-три, чемодан или баул какой-нибудь.
— Ничего мне не надо — не привык я так, — возражал Федор.
Но в душе у него была тихая, теплая благодарность к Тосе. А она два дня бегала, покупала и потом уложила все так, что чемоданчик, который удобно было закинуть за спину на двух ремнях, оказался набитым самым необходимым.
Она провожала его до вокзала. Почти все время пути они молчали. Но Тося заметила его прерывистое дыхание и маленькие капельки пота на лбу. Она сказала:
— Отдохнем, Федя, — и села на первую попавшуюся скамейку.
Они немного посидели. Тося погладила его руку у плеча, спросила:
— Почему мы молчим? Ведь — целых два года…
— Два года!.. Много.
И шли дальше.
На вокзале, уже у двери вагона, после третьего звонка, они так же молча смотрели друг на друга. Потом он погладил ее кудряшки у виска, поцеловал, взял под мышку палку и на руках подтянулся на подножки, а затем. — в тамбур. Сделал он это быстро и так ловко, будто и на этом деле тренировался. Там он повернулся и еще раз посмотрел на Тосю.
— Прощай, Тосенька, — сказал он тихо.
— Нет, до свиданья!
Оба улыбнулась с грустинкой.
— А Ваня так и не пришел, — сказал Федор. — Наверно, что-нибудь случилось.
Но в тот момент, когда раздался гудок отправления, показался Ваня Крючков, он мчался, задевая провожающих, вдоль вагонов, и на бегу извиняясь.
— Федя! Федя! — закричал он. — До свидания, Федя!
— До свидания, Ваня!
Ваня говорил, ускоряя шаг вслед за отходящим вагоном:
— Письмо получил от дяди Степана: Андрей Михайлович опять водочкой стал забавляться. Ты ему напиши письмо. А я поеду домой на каникулы, посмотрю там. Потом напишу.
Ваня отстал. Федор крикнул ему:
— Пришли мне дядино письмо! Почитаю…
И Федор снова смотрел на одинокую Тосю и прощально мелькающий в ее руках платочек. Он сорвал с головы фуражку и махал ею до тех пор, пока Тосю не стало видно.
— До свиданья, до свиданья… — шептал он. — До свиданья, Тосенька!..
Поезд уже скрылся за поворотом, а Тося все еще стояла и смотрела в ту сторону, куда уехал Федор. Ваня подошел к ней. Она торопливо вытерла глаза и по привычке поправила волосы у висков.
— Ну что ж… пойдемте, Тося? — спросил Ваня.
— Пойдемте, — ответила она.
С вокзала они пошли рядом. Пожилой извозчик крикнул им с козел:
— Молодых супругов могём прокатить! До центра — один полтинник!
Ваня посмотрел на него уничтожающим взглядом и погрозил кулаком. Извозчик презрительно махнул кнутовищем, сплюнул в их сторону и произнес тихо, но так, чтобы они услышали: