Волк как-то драл с барана шкуру.Баран, конечно, верещал.Озлился волк: «Что воешь сдуру,Нахал!Деру тебя тебе ж во благо —Без шкуры легче — тесно в ней.Я эту тему на бумагеМогу развить тебе ясней». Бедняк баран, почти покойник, В ответ заблеял, чуть дыша: «Прошу вас, господин разбойник! Пусть ваша тема хороша — Но ваша справедливость волчья Сейчас едва ль мне по плечу… Ой-ой! Дерите лучше молча, Я тоже скоро замолчу».Когда-то волки просто дралиБез объяснения причин…Для умных женщин и мужчинДругой не надобно морали.<1909>
ругают октябристов, Справедливость позабыв.Разве раньше было малоХитрецов с душою вялой, Лгущих всем наперерыв,И с наигранной осанкой,Без смущенья пред охранкой, С благородством на челе,Обвинявших вслух погоду,Не дающую народу Жить в довольстве и тепле?Мало ль было двоедушных,Теплых, ласковых, послушных С гуттаперчевой спиной,Не отдавших в пользу ближнихДаже пары старых нижних И сочащих сладкий гной…Люди! будем справедливы.Октябристы лишь правдивы И собрали заодно —Все, что раньше от АдамаДо сегодняшнего срама Тайно пряталось на дно.А другое оправданьеВ том, что каждое созданье: Князь, профессор, трубочист —В те часы, когда он гадок,Лжив и черств и льстиво-сладок — Безусловно октябрист!<1908>
Благодарю Тебя, Создатель,Что я в житейской кутерьмеНе депутат и не издательИ не сижу еще в тюрьме.Благодарю Тебя, могучий,Что мне не вырвали язык,Что я, как нищий, верю в случайИ к всякой мерзости привык.Благодарю Тебя, Единый,Что в Третью Думу я не взят,—От всей души, с блаженной миной,Благодарю Тебя стократ.Благодарю Тебя, мой Боже,Что смертный час, гроза глупцов,Из разлагающейся кожиИсторгнет дух в конце концов.И вот тогда, молю беззвучно,Дай мне исчезнуть в черной мгле —В раю мне будет очень скучно,А ад я видел на земле.<1908>
В Государ. Совете одним из первых будет разбираться дело о том, признаются ли Бестужевские курсы высшими. Спор этот ведется уже 7 лет.
«Речь»
В средневековье шум и гамСхоласты подняли в Париже:Какого роста был Адам?И был брюнет он или рыжий?Где был Господь (каков Париж!)До первых дней земли и неба?И причащается ли мышь,Поевшая святого хлеба?..Возможно ль «высшими» иль нетПризнать Бестужевские курсы?Иль, может быть, решит СоветНазвать их корпусом иль бурсой?Ведь курсы высшие— давно,И в самом высшем смысле слова,Ведь спорить с этим так смешно,Как называть реку коровой.Вставлять колеса в палки всем,Конечно, «высшее» призванье,—Но в данном случае совсемБессильно старое брюзжанье.А, впрочем… средние векаУ нас гостят, как видно, цепко,Но ведь корова не река —И не в названье здесь зацепка…<1909>
Ах, сквозь призму КретинизмаГениально прост вопросец:Наш народ — не богоносец, А лентяй И слюнтяй. В самом деле — Еле-елеКовырять в земле сухойСтаромодною сохой — Не работа, А дремота. У француза — Кукуруза,Виноград да лесопилки,Паровые молотилки. А у нас — Лень да квас. Лежебокам За уроком —Что бы съездить за границу —К шведам, к немцам или в Ниццу? Не хотят — Пьют да спят. Иль со скуки Хоть наукиИзучали бы, вороны:Философию, законы… Не желают: Презирают! Ну, ленивы! Даже «Нивы»Не хотят читать, обломы.С Мережковским незнакомы!! Только б жрать, Только б спать. Но сквозь призму КритицизмаВдруг вопрос родится яркий:Как у этаких, как Марков, Нет хвостов И клыков?<1909>
Не спорьте о мужских правах,—Все объяснимо в двух словах: Нет прав у нас, Как и у вас.И если в Третьей Думе мыЦветем, как розы средь зимы, То благо вам,— Что вы не там.Вы с нами пламенно ползли —Вы с нами нынче на мели. И вы, и мы — Добыча тьмы.Но мудрых нет как нет у нас,Во век их не было у вас, И мы, и вы Без головы…Чьи сны давно уже мертвы?Кто будет в Мекке, мы иль вы? Ни мы, ни вы… Ни вы, ни мы…А в воду ужас каждый часТолкает больше — вас иль нас? У двух полов — Хорош улов.Не спорьте о мужских правах,Все объяснимо в двух словах: Коль пасс, так пасс, Для нас и вас…<1908>
У старца Шварца Ключ от ларца,—А в ларце просвещенье. Но старец Шварец Сел на ларецБез всякого смущенья. Сиденье Шварца Тверже кварца.Унылая картина. Что ж будет с ларцем Под старцем Шварцем?Молчу, молчу невинно…<1908>
Слава богам! Петроград посетили французские гости.Сладкие вести теперь повезут они в вольный Париж:Пышных, развесистых клюкв и медведей на Невском невидно,Но у «Медведя» зато французская кухня вполне.Русский казенный оркестр гремел без препон Марсельезу,В честь двух парламентскихстран выпил французский посол —«Гений финансов» теперь пеплом посыплет прическуИ с благородной тоской Милюкову портфель передаст!..Где ж интендантский грабеж, реформобоязнь и Думбадзе,Черные сотни, застой, тучковская Дума и гнет?О, безобразная ложь русских слепцов-эмигрантов!Сладкую весть повезут французские гости в Париж…1910 г., февраль
Наши предки лезли в клетиИ шептались там не раз:«Туго, братцы… Видно, детиБудут жить вольготней нас».Дети выросли. И этиЛезли в клети в грозный часИ вздыхали: «Наши детиВстретят солнце после нас».Нынче, также как вовеки,Утешение одно:Наши дети будут в Мекке,Если нам не суждено.Даже сроки предсказали —Кто лет двести, кто пятьсот,А пока лежи в печалиИ мычи, как идиот.Разукрашенные дули,Мир умыт, причесан, мил…Лет чрез двести? Черта в стуле!Разве я Мафусаил?Я, как филин, на обломкахПереломанных богов.В неродившихся потомкахНет мне братьев и врагов.Я хочу немножко светаДля себя, пока я жив,От портного до поэта,Всем понятен мой призыв…А потомки… Пусть потомки,Исполняя жребий свойИ кляня своипотемки,Лупят в стену головой!<1908>
Я сегодня всю ночь просидел до утра,—Я испортил, волнуясь, четыре пера:Злободневность мелькала, как бешеный хвост,Я поймал ее, плюнул и свез на погост.Называть наглецов наглецами, увы,Не по силам для бедной моей головы —Наглецы не поверят, а зрячих смешноУбеждать в том, что зрячим известно давно.Пуришкевич… обглоданный, тухлый Гучков…О, скорее полы натирать я готовИ с шарманкой бродить по глухим деревням,Чем стучать погремушкой по грязным камням.Сколько дней золотых и потерянных дней,Возмущались мы черствостью этих камнейИ сердились, как дети, что камни не хлеб,И громили ничтожество жалких амеб?О, ужели пять-шесть ненавистных именПогрузили нас в черный, безрадостный сон?Разве солнце погасло, и дети мертвы?Разве мы не увидим весенней травы?Я, как страус, не раз зарывался в песок…Но сегодня мой дух так спокойно высок…Злободневность, — Гучкова и Гулькина дочь,Я с улыбкой прогнал в эту ночь.<1908>