Утро. В парке — песнь кукушкина.Заперт сельтерский киоск.Рядом — памятничек Пушкина,У подножья — пьяный в лоск;Поудобнее притулится,Посидит и упадет…За оградой вьется улица,А на улице народ:Две дворянки, мама с дочкою,Ковыляют на базар;Водовоз, привстав над бочкою,Мчится словно на пожар,Пристав с шашкою под мышкою,Две свиньи, ветеринар.Через час — «приготовишкою»Оживляется бульвар.Сколько их, смешных и маленьких,И какой сановный вид! —Вон толстяк в галошах-валенкахЕст свой завтрак и сопит.Два — друг дружку лупят ранцами.Третий книжки растерял,И за это «оборванцами»Встречный поп их обругал.Солнце рдеет над березами.Воздух чист, как серебро.Тарахтит за водоводамиБеспокойное ведро.На кентаврах раскоряченныхПрокатил архиерей,По ошибке, страхом схваченный,Низко шапку снял еврей.С визгом пес промчался мнительный«Гицель»
выехал на лов.Бочки. Запах подозрительныйОбъясняет все без слов.Жизнь все ярче разгорается:Двух старушек в часть ведут,В парке кто-то надрывается —Вероятно, морду бьют.Тьма, как будто в Полинезии…И отлично! Боже мой,Разве мало здесь поэзии,Самобытной и родной?!<1909>
У двух проституток сидят гимназисты:Дудиленко, Барсов и Блок.На Маше — персидская шаль и монисто,На Даше — боа и платок.Оплыли железнодорожные свечи.Увлекшись азартным банчком,Склоненные головы, шеи и плечиСледят за чужим пятачком.Играют без шулерства. Хочется лютоПорой игроку сплутовать.Да жутко! Вмиг с хохотом бедного плутаЗасунут силком под кровать.Лежи, как в берлоге, и с завистью остройСледи за игрой и вздыхай,—А там на заманчивой скатерти пестройБаранки, и карты, и чай…Темнеют уютными складками платья.Две девичьих русых косы.Как будто без взрослых здесь сестры и братьяВ тиши коротают часы.Да только по стенкам висят офицеры…Не много ли их для сестер?На смятой подушке бутылка мадеры,И страшно затоптан ковер.Стук в двери. «Ну, други, простите, к нам гости!»Дудиленко, Барсов и БлокВстают, торопясь, и без желчи и злостиУходят готовить урок.<1910>
Четыре кавалераДежурят возле сквера, Но Вера не идет.Друзья от скуки судятБока ее и груди, Ресницы и живот.«Невредная блондинка!»«Н-дас, девочка с начинкой…» «Жаль только не того-с!»«Шалишь, а та интрижкаС двоюродным братишкой?» «Ну это, брат, вопрос».Вдали мелькнула Вера.Четыре кавалера С изяществом стрекозГалантно подлетелиИ сразу прямо к цели: «Как спали, хорошо-с?»«А к вам, ха-ха, в окошкоСтучалась ночью кошка…» «С усами… ха-ха-ха!»Краснеет Вера густоИ шепчет: «Будь вам пусто! Какая чепуха…»Подходит пятый лихоИ спрашивает тихо: «Ну, как дела, друзья?»Смеясь шепнул четвертый:«Морочит хуже черта — Пока еще нельзя».«Смотри… Скрывать негоже!Я в очереди тоже…» «Само собой, мой друг».Пять форменных фуражекИ десять глупых ляжек Замкнули Веру в круг.<1910>
Пансионеры дремлют у стены(Их место — только злость и зависть прочим).Стена — спасенье гимназической спины —Приткнулся, и часы уже короче.Но остальным, увы, как тяжело:Переминаются, вздыхают, как тюлени,И, чтоб немножко тело отошло,Становятся громоздко на колени.Инспектор в центре. Левый глаз устал —Косится правым. Некогда молиться!Заметить надо тех, кто слишком вял,И тех, кто не успел еще явиться.На цыпочках к нему спешит с мольбойВзволнованный малыш-приготовишка.(Ужели Смайльс не властен над тобой?!)«Позвольте выйти!» Бедная мартышка…Лишь за порог — все громче и скорейПо коридору побежал вприпрыжку.И злится надзиратель у дверей,Его фамилию записывая в книжку.На правом клиросе серебряный тенорСолирует, как звонкий вешний ветер.Альты за нотами, чтоб не увидел хор,Поспешно пожирают «Gala Peter».Но гимназистки молятся до слезПод желчным оком красной классной дамы,Изящные, как купы белых роз,Несложные и нежные, как гаммы.Порой лишь быстрый и лукавый глазПеремигнется с миловидным басом:И рявкнет яростней воспламененный бас,Условленным томим до боли часом.Директор — бритый дряхленький Кащей,На левом клиросе увлекся разговором.В косые нити солнечных лучейВплыл сизый дым и плавится над хором.Усталость дует ласково в глаза.Хор все торопится — скорей, скорей, скорее…Кружатся стены, пол и образа,И грузные слоны сидят на шее.<1910>
Из-за забора вылезла лунаИ нагло села на крутую крышу.С надеждой, верой и любовью слышу,Как запирают ставни у окна.Луна!О томный шорох темных тополей,И спелых груш наивно-детский запах!Любовь сжимает сердце в цепких лапах,И яблони смеются вдоль аллей.Смелей!Ты там, как мышь, притихла в тишине?Но взвизгнет дверь пустынного балкона,Белея и шумя волнами балахона,Ты проскользнешь, как бабочка, ко мне.В огне…Да — дверь поет. Дождался наконец.А, впрочем, хрип, и кашель, и сморканье,И толстых ног чужие очертанья,Все говорит, что это твой отец.Конец.О носорог! Он смотрит на луну,Скребет бока, живот и поясницу,И, придавив до плача половицу,Икотой нарушает тишину.Ну-ну…Потом в туфлях спустился в сонный сад,В аллее яблоки опавшие сбирает,Их с чавканьем и хрустом пожираетИ в тьму вперяет близорукий взгляд.Назад!К стволу с отчаяньем и гневом я приник.Застыл. Молчу. А в сердце кастаньеты…Ты спишь,
любимая? Конечно, нет ответа,И не уходит медленный старик —Привык!Мечтает… Гад! Садится на скамью…Вокруг забор, а на заборе пики.Ужель застряну и в бессильном крикеСвою любовь и злобу изолью?!Плюю…Луна струит серебряную пыль.Светло. Прости!.. В тоске пе-ре-ле-за-ю,Твои глаза заочно ло-бы-за-юИ… с тррреском рву штанину о костыль.Рахиль!Как мамонт бешеный, влачился я, хромой,На улицах луна и кружево каштанов…Будь проклята любовь вблизи отцов тиранов!Кто утолит сегодня голод мой?Домой!..………………..<1910>
Трава на мостовой,И на заборе кошка.Зевая, постовойСвернул «собачью ножку».Натер босой старикЗабор крахмальной жижейИ лепит: Сестры Шик —Сопрана из Парижа.Окно в глухой стене:Открытки, клей, Мадонна,«Мозг и душа», «На дне»,«Гаданье Соломона».Трава на мостовой.Ушла с забора кошка…Семейство мух гурьбойУсеяло окошко.<1910>
О Рахиль, — твоя походкаОтдается в сердце четко…Голос твой, как голубь кроткий,Стан твой — тополь на горе,И глаза твои — маслины,Так глубоки, так невинны,Как… (нажал на все пружины — Нет сравнений в словаре!).Но жених твой… Гром и пушка!Ты и он, — подумай, душка:Одуванчик и лягушка, Мотылек и вурдалак.Эти жесты и улыбки,Эти брючки, эти штрипки…Весь до дна, как клейстер липкий, — Мелкий маклер и пошляк.Но, дитя, всего смешнее,Что в придачу к ГименеюТы такому дуралею Триста тысяч хочешь дать.О Рахиль, царица Вильны!Мысль и логика бессильны, —Этот дикий ребус стильный И Спинозе не понять.<<1919–1920?>><1922>
Склонив хребет, галантный дирижерТалантливо гребет обеими руками.То сдержит оком бешеный напор,То вдруг в падучей изойдет толчками…Кургузый добросовестный флейтист, Скосив глаза, поплевывает в дудку,Впиваясь в скрипку, тоненький, как глист,Визжит скрипач, прижав пюпитр к желудку.Девица-страус, сжав виолончель,Ключицами прилипла страстно к грифу,И, бесконечную наяривая трель,Все локтем ерзает по кремовому лифу.За фисгармонией унылый господинРычит, гудит и испускает вздохи,А пианистка вдруг, без видимых причин,Куда-то вверх полезла в суматохе.Перед трюмо расселся местный лев,Сияя парфюмерною улыбкой,—Вокруг колье из драгоценных дев,Шуршит волной томительной и гибкой…А рядом чья-то m`ere [24] , в избытке чувствВздыхая, пудрит нос, горящий цветом мака«Ах музыка, искусство из искусств,Безумно помогает в смысле брака!..»<<1919–1920>><1922>Вильно
Завернувши рыбьи костиВ нежно-розовую ткань,Приплелась на елку в гости,Улыбаясь, как тарань.Изогнула зад корытомК стрелке белого чулкаИ кокетливо копытомПодпустила всем жука.И мгновенно так запахлоШипром, псом et cetera [25] ,Что на стенке вдруг зачахлоЭлектрическое бра…Как колтун, торчали кудри,Шейка гнулась, как змея,—И паркет был бел от пудрыНа аршин вокруг нея!Вмиг с апломбом плоской уткиНагло всем закрыла рты:Сплетни, вздор, тупые шутки,Водопады клеветы…Предрассудок… Воспитанье…Почему никто не могЭто чучело бараньеВзять за хвост и об порог?!Грубость? Дерзость? Оскорбленье?Но ведь этот женский гнусОскорбил и мозг, и зренье,Обонянье, слух и вкус…Ржавый стих мой злее шилаИ исполнен озорства:Ведь она мне отравилаМилый вечер Рождества!Ведь Господь, хотя бы в праздник,Мог столкнуть меня с другой…Эх ты, жизнь, скупой лабазник,Хам угрюмый и нагой!<<1916–1918?>><1922>
Хочу отдохнуть от сатиры…У лиры моейЕсть тихо-дрожащие, легкие звуки.Усталые руки На умные струны кладу,Пою и в такт головою киваю…Хочу быть незлобным ягненком,Ребенком,Которого взрослые люди дразнили и злили, —А жизнь за чьи-то чужие грехиЛишила третьего блюда.Васильевский остров прекрасен,Как жаба в манжетах.Отсюда, с балконца,Омытый потоками солнца,Он весел, и грязен, и ясен,Как старый маркер.Над ним углубленная просиньЗовет, и поет, и дрожит…Задумчиво осень,Последние листья желтит.Срывает.Бросает под ноги людей на панель —А в сердце не молкнет свирель:Весна опять возвратится!О зимняя спячка медведя,Сосущего пальчики лап!Твой девственный храпЖеланней лобзаний прекраснейшей леди.Как молью, изъеден я сплином…Посыпьте меня нафталином.Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,Пока не наступит весна.<1909>