Собрание сочинений. Т. 1

Черный Саша

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДЕНЬ ^*

(Берлин — выборы 1907 г.)

Это было так прекрасно — Под Берлинским небосводом Объясненье в нежных чувствах Императора с народом. Много было любопытных, Много было просто сброда, Что при всяком дебоширстве Образует тьму народа… О победе и знаменах Император на балконе Им прочел стихи из Клейста В театрально-пышном тоне. (Не цитировал лишь Канта, Как на свадьбе дочки Круппа, — Потому что Кант народом Понимался очень тупо.) Но в тираде о победе Над врагом-социалистом Император оказался Выдающимся стилистом: «Да-с, Германия умеет Наконец верхом казаться! Скоро будем брать барьеры — Стоит только постараться». Так убийственно логично Говорил он на балконе (Не обмолвившись ни словом Лишь о выборном законе). А любезная супруга Одобрительно вздыхала И сочувственно к народу Носовым

платком махала. Немцы были очень рады — Немцы дружно «Hoch» [22] кричали, Ну а шутцманы, конечно, Честь, напыжась, отдавали. А в толпе, на всякий случай, Юрко сыщики шатались, Потому что… потому что — Кое-где и улыбались… <<1907>> <1910>

22

«Ура!» (нем.).

УСПОКОЕНИЕ ^*

(Поcв. русским Бисмаркам)

Больной спокоен. Спрячьте в шкап лекарства и посулы! Зрачки потухли, впала грудь и заострились скулы… Больной лоялен… На устах застыли крик и стоны, С веселым карканьем над ним уже кружат вороны… С врачей не спросят. А больной — проснется ли, Бог знает? Сознаться тяжко, но боюсь, что он уже воняет. <1910>

ПОСЛАНИЯ

Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце.

Екклесиаст. XI, 7

ПОСЛАНИЕ ПЕРВОЕ ^*

Семь дней валяюсь на траве Средь бледных незабудок, Уснули мысли в голове И чуть ворчит желудок. Песчаный пляж. Волна скулит, А чайки ловят рыбу. Вдали чиновный инвалид Ведет супругу-глыбу. Друзья! Прошу вас написать — В развратном Петербурге Такой же рай и благодать, Как в тихом Гунгербурге? Семь дней газет я не читал… Скажите, дорогие, Кто в Думе выкинул скандал, Спасая честь России? Народу школа не дана ль За этот срок недельный? Не получил ли пост Лидваль, И как вопрос земельный? Ах да — не вышли ль, наконец, Все левые из Думы? Не утомился ль Шварц-делец? А турки?.. Не в Батуме? Лежу, как лошадь на траве,— Забыл о мире бренном, Но кто-то ноет в голове: Будь злым и современным… Пишите ж, милые, скорей! Условия суровы: Ведь правый думский брадобрей Скандал устроит новый. Тогда, увы, и я, и вы Не будем современны. Ах, горько мне вставать с травы Для злобы дня презренной! 1908 Гунгербург

ПОСЛАНИЕ ВТОРОЕ ^*

Хорошо сидеть под черной смородиной, Дышать, как буйвол, полными легкими, Наслаждаться старой, истрепанной «Родиной» И следить за тучками легкомысленно-легкими. Хорошо, объедаясь ледяной простоквашею, Смотреть с веранды глазами порочными, Как дворник Пэтер с кухаркой Агашею Угощают друг друга поцелуями сочными. Хорошо быть Агашей и дворником Пэтером, Без драм, без принципов, без точек зрения, Начав с конца роман перед вечером, Окончить утром — дуэтом храпения. Бросаю тарелку, томлюсь и завидую, Одеваю шляпу и галстук сиреневый И иду в курзал на свидание с Лидою, Худосочной курсисткой с кожей шагреневой. Навстречу старухи мордатые, злобные, Волочат в песке одеянья суконные, Отвратительно-старые и отвисло-утробные, Ползут и ползут, слово оводы сонные. Где благородство и мудрость их старости? Отжившее мясо в богатой материи Заводит сатиру в ущелие ярости И ведьм вызывает из тьмы суеверия… А рядом юные, в прическах на валиках, В поддельных локонах, с собачьими лицами, Невинно шепчутся о местных скандаликах И друг на друга косятся тигрицами. Курзальные барышни, и жены, и матери! Как вас не трудно смешать с проститутками, Так мелко и тинисто в вашем фарватере, Набитом глупостью и предрассудками… Фальшивит музыка. С кровавой обидою Катится солнце за море вечернее. Встречаюсь сумрачно с курсисткой Лидою — И власть уныния больней и безмернее… Опять о Думе, о жизни и родине, Опять о принципах и точках зрения… А я вздыхаю по черной смородине И полон желчи, и полон презрения… <1908>Гунгербург

ПОСЛАНИЕ ТРЕТЬЕ ^*

Ветерок набегающий Шаловлив, как влюбленный прелат. Адмирал отдыхающий Поливает из лейки салат. За зеленой оградою, Растянувшись на пляже, как краб, Полицмейстер с отрадою Из песку лепит формочкой баб. Средь столбов с перекладиной — Педагог на скрипучей доске Кормит мопса говядиной, С назиданьем при каждом куске. Бюрократ в отдалении Красит масляной краской балкон. Я смотрю в удивлении И не знаю: где правда, где сон? Либеральную бороду В глубочайшем раздумье щиплю… Кто, приученный к городу, В этот миг не сказал бы: «я сплю»? Жгут сомненья унылые, Не дают развернуться мечте — Эти дачники милые В городах совершенно не те! <1908>Гунгербург

ПОСЛАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ ^*

Подводя итоги летом Грустным промахам зимы, Часто тешимся обетом, Что другимибудем мы. Дух изношен, тело тоже, В паутине меч и щит, И в душе сильней и строже Голос совести рычит. Сколько дней ушло впустую… В сердце лезли скорбь и злость, Как в открытую пивную, Где любой прохожий гость. В результате: жизнь ублюдка, Одиноких

мыслей яд, Несварение желудка И потухший, темный взгляд. Баста! Лето… В семь встаю я, В десять вечера ложусь, С ленью бешено воюя, Целый день, как вол, тружусь. Чищу сад, копаю грядки, Глажу старого кота (А вчера играл в лошадки И убил в лесу крота). Водку пью перед едою (Иногда по вечерам) И холодною водою Обтираюсь по утрам, Храбро зимние сомненья Неврастеньей назвал вдруг, А фундамент обновленья Все не начат… Недосуг… Планы множатся, как блохи (Май, июнь уже прошли), Соберу ль от них хоть крохи? Совесть, совесть, не скули! Вам знакома повесть эта? После тусклых дней зимы Люди верят в силу лета Лишь до новой зимней тьмы… Кто желает объясненья Этой странности земной,— Пусть приедет в воскресенье Побеседовать со мной. <1908>Гунгербург

ПОСЛАНИЕ ПЯТОЕ ^*

Вчера играло солнце, И море голубело,— И дух тянулся к солнцу, И радовалось тело. И люди были лучше, И мысли были сладки — Вчера шальное солнце Пекло во все лопатки. Сегодня дождь и сырость… Дрожат кусты от ветра, И дух мой вниз катится Быстрее барометра. Из веры, книг и жизни, Из мрака и сомненья Мы строим год за годом Свое мировоззренье… Зачем вчера на солнце Я выгнал вон усталость, Заигрывал с надеждой И верил в небывалость? Горит закат сквозь тучи Чахоточным румянцем. Стою у злого моря Циничным оборванцем. Все тучи, тучи, тучи… Ругаться или плакать? О, если б чаще солнце! О, если б реже слякоть! <1908>

ПОСЛАНИЕ ШЕСТОЕ ^*

В жаркий полдень влез, как белка, На смолистую сосну. Небо — синяя тарелка,— Клонит медленно ко сну. Впереди стальное море и далекий горизонт. На песчаном пляже дама распустила красный зонт. Пляска шелковых оборок, Шляпа-дом, корсет, боа… А… Купчиха! Глаз мой зорок — Здравствуй, матушка-Москва! Тридцать градусов на солнце — даже мухи спят в тени, Распусти корсет и юбки и под деревом усни… И, обласкан теплым светом, В полудреме говорю: Хорошо б кольцо с браслетом Ей просунуть сквозь ноздрю… Свищут птицы, шепчут сосны, замер парус вдалеке. Засыпаю… до свиданья, засыпаю… на суке… «Эй, мужчина!» — дачный сторож Грубо сон мой вдруг прервал: «Слезьте с дерева, да скоро ж! Дамский час давно настал». На столбе направо никнет в самом деле красный флаг. Злобно с дерева слезаю и ворчу — за шагом шаг. Вон желтеет сквозь осины Груда дряблых женских тел — Я б смотреть на эти спины И за деньги не хотел… В лес пойду за земляникой… Там ведь дамских нет часов, Там никто меня мужчиной не облает из кустов. <1908>Гунгербург

КУМЫСНЫЕ ВИРШИ ^*

I

Благословен степной ковыль, Сосцы кобыл и воздух пряный. Обняв кумысную бутыль, По целым дням сижу, как пьяный. Над речкой свищут соловьи, И брекекекствуют лягушки. В честь их восторженной любви Тяну кумыс из липкой кружки. Ленясь, смотрю на берега… Душа вполне во власти тела — В неделю правая нога На девять фунтов пополнела. Видали ль вы, как степь цветет? Я не видал, скажу по чести; Должно быть, милый божий скот Поел цветы с травою вместе. Здесь скот весь день среди степей Навозит, жрет и дрыхнет праздно. (Такую жизнь у нас, людей, Мы называем буржуазной.) Благословен степной ковыль! Я тоже сплю и обжираюсь, И на скептический костыль Лишь по привычке опираюсь. Бессильно голову склоня, Качаюсь медленно на стуле И пью. Наверно, у меня Хвост конский вырастет в июле. Какой простор! Вон пара коз Дерется с пылкостью Аяксов. В окно влетающий навоз Милей струи опопонакса. А там, в углу, перед крыльцом Сосет рябой котенок суку. Сей факт с сияющим лицом Вношу как ценный вклад в науку. Звенит в ушах, в глазах, в ногах, С трудом дописываю строчку, А муха на моих стихах Пусть за меня поставит точку. <1909>Дер. Чебени

II

Степное башкирское солнце Раскрыло пылающий зев. Завесив рубахой оконце, Лежу, как растерзанный лев. И, с мокрым платком на затылке, Глушу за бутылкой бутылку. Войдите в мое положенье: Я в городе солнца алкал! Дождался — и вот без движенья, Разинувши мертвый оскал, Дымящийся, мокрый и жалкий Смотрю в потолочные балки. Но солнце, по счастью, залазит Под вечер в какой-то овраг И кровью исходит в экстазе, Как смерти сдающийся враг. Взлохмаченный, дикий и сонный К воротам иду монотонно. В деревне мертво и безлюдно. Башкиры в кочевья ушли, Лишь старые идолы нудно Сидят под плетнями в пыли, Икают кумысной отрыжкой И чешут лениво подмышки. В трехцветно окрашенном кэбе Помещик катит на обед. Мечеть выделяется в небе. Коза забралась в минарет, А голуби сели на крышу — От сих впечатлений завишу. Завишу душою и телом — Ни книг, ни газет, ни людей! Одним лишь терпеньем и делом Спасаюсь от мрачных идей: У мух обрываю головки И клецки варю на спиртовке. <1909> Чебени