Собрание сочинений. Т. 22. Истина
Шрифт:
Как раз в воскресенье Марк стал свидетелем необычайного зрелища и лишний раз убедился, насколько он прав. Он продолжал спорить сам с собой, не решаясь ни принять, ни отвергнуть предложение Сальвана. Отправившись в воскресенье в Майбуа повидаться у Леманов с Давидом, он по дороге встретил пышную церковную процессию и из любопытства остановился на нее посмотреть. Вот уже две недели, как обе газеты, «Круа де Бомон» и «Пти Бомонтэ», посвящали этой церемонии пламенные статьи и взволновали всю округу. Речь шла о том, чтобы преподнести часовне Капуцинов великолепный ковчег с куском черепа святого Антония Падуанского; это бесценное сокровище было, как говорили, приобретено верующими по подписке за десять тысяч франков. По случаю освящения ковчега перед статуей святого должна была состояться церемония, которую монсеньер Бержеро обещал удостоить своим присутствием. Уступчивость епископа была предметом горячих толков и пересудов; все хорошо помнили, как мужественно он защищал аббата Кандьё, приходского кюре, от посягательств капуцинов, которые завладевали душами его прихожан и загребали их деньги. Еще не забыли, как сурово он говорил во время объезда епархии о торгующих в храме, которых Христу приходится снова оттуда изгонять. К тому же епископ слыл убежденным симонистом. И вот он согласился публично поддержать капуцинов и их торговлю, оказать покровительство их лавочке в столь торжественной обстановке! Значит, он смирился,
Вместе с многочисленной толпой Марк направился к часовне Капуцинов, и там в течение двух часов он наблюдал самые невероятные вещи. Община капуцинов в Майбуа уже давно вела торговлю вокруг святого Антония Падуанского, под конец создалось крупное предприятие с оборотом в сотни тысяч франков. Настоятель, отец Теодоз, красавец с головой апостола, о котором грезили кающиеся грешницы, оказался гениальным администратором и дельцом. Он гордился, что ему удалось выдумать и организовать доступное народу чудо, обыденное и привычное, по карману даже беднякам. Первое время в часовне стояла довольно неказистая статуя святого Антония Падуанского, и занимался он только своей исконной профессией — отыскиванием потерянных вещей. После первых скромных успехов, когда увеличился приток денег, отца Теодоза осенила гениальная мысль расширить сферу чудесной деятельности святого, применяясь ко всевозможным желаниям и потребностям растущей клиентуры. Неизлечимые больные, от которых отступились врачи, и люди, страдавшие каким-нибудь недомоганием, вроде резей в животе или мигрени, мелкие торговцы, просрочившие платежи или не находящие сбыта порченому товару, спекулянты, затеявшие нечистое дело и опасающиеся прогореть и попасть в тюрьму, обремененные семьей матери, не сумевшие выдать без приданого замуж некрасивых дочерей, бесприютные бедняки, измученные поисками работы и надеющиеся только на чудо, наследники, не уверенные в расположении умирающего родственника и задумавшие заручиться поддержкой свыше, чтобы их вписали в завещание, лодыри-ученики и бездельницы-школьницы, тупицы, убежденные, что провалятся на экзамене, если над ними не сжалится небо, горемыки, неспособные к волевым усилиям и ожидающие невозможного от всевышнего, незаслуженного успеха, наперекор здравому смыслу и логике, — все могли обратиться к святому, возложить на него упование, как на могущественного ходатая перед богом, имея, по данным статистики, шесть шансов против четырех получить желаемое. Теперь дело было поставлено на широкую ногу: старую статую заменили новой, раззолоченной и большего размера, повсюду повесили кружки для сбора пожертвований, причем кружки нового образца, с двумя отделениями — одно для денег, другое для писем на имя святого с той или иной просьбой. Разумеется, можно было не платить; но было замечено, что святой выполняет желания лишь тех, кто подает милостыню, даже самую пустячную. Постепенно выработался тариф, основанный, как утверждал отец Теодоз, на опыте: от одного до двух франков за мелкие услуги, от пяти до десяти, когда дело было посерьезнее. Впрочем, если взнос был чересчур мал, святой давал это понять: он просто никак не реагировал, и приходилось удваивать и утраивать подаяние. Клиенты, желавшие платить только по выполнении просьбы, рисковали, что никогда не будут услышаны святым. Однако бог сохранил за собой свободу действий, отбирал счастливцев, не объясняя своего выбора, и в контракте со святым лишь его клиенты брали на себя обязательства, он же никому не должен был давать отчет. Именно эта азартная игра — возможность вытянуть выигрышный билет в божественной лотерее — и разжигала страсти, люди толпами осаждали кружки, опуская в них по двадцать, сорок и сто су в безумной надежде вытянуть главный выигрышный билет, получить нечто из ряда вон выходящее и неожиданное, вроде выгодного брака, диплома или огромного наследства. То была самая беззастенчивая афера, ставка на темноту народных масс, на глупость, лень и алчность, поощрение распущенности, культ слепого случая; удача зависела не от заслуг человека, но лишь от каприза злорадного и несправедливого бога.
По лихорадочному возбуждению окружавших его людей Марк понял, что предстоит какая-то грандиозная авантюра, что этот ковчег из позолоченного серебра, заключавший осколки черепа святого Антония Падуанского, будет способствовать вящему одурманиванию населения. То был последний ход отца Теодоза, вызванный конкуренцией других общин Бомона, наводнивших город статуями и кружками для пожертвований; все они зазывали к себе верующих, соблазняя каким-нибудь чудом и приглашая попытать счастья. Отныне можно было действовать наверняка, — отец Теодоз один обладал священной костью, он один мог вызвать чудо, создав все условия для успеха. Стены церкви были облеплены объявлениями, новая реклама гарантировала подлинность мощей и подчеркивала, что это отнюдь не вызовет повышения тарифа; устанавливался строгий порядок операций во избежание недоразумений между клиентами и святым. Марк был огорчен, увидев на церемонии мадемуазель Рузер с ученицами коммунальной школы, — она держала себя так, словно это входило в программу школьных занятий. Его поразило, что одна из девочек, самая рослая, несла белую шелковую хоругвь, на которой было вышито: «Слава Иисусу и деве Марии». Мадемуазель Рузер действовала вполне открыто, — она заставляла учениц, державших выпускные экзамены, причащаться и опускать в кружку святого два франка, дабы бог споспешествовал им на экзамене; если ученица была вовсе тупицей, учительница советовала ей опустить в кружку пять франков, полагая, что святому предстоит больше хлопот. Она требовала, чтобы ученицы заводили книжечки для записи грехов, ставила им отметку за молитву и посещение церкви. Что за удивительной коммунальной школой руководила мадемуазель Рузер, — и она еще называлась светской! В церкви девочки выстроились слева, между тем как ученики школы Братьев, под присмотром брата Фюльжанса, как всегда суетливого и порывистого, расположились на правой стороне. Отец Крабо и отец Филибен пожелали присутствовать на церемонии и уже находились на хорах. Быть может, им хотелось насладиться победой над монсеньером Бержеро — всем было известно, какую роль в прославлении святого Антония Падуанского сыграл ректор коллежа в Вальмари, и теперь он торжествовал, заставив епископа, осудившего низменные суеверия, явиться с повинной головой. И когда епископ вошел в сопровождении приходского кюре, аббата Кандьё, Марк испытал смущение и стыд, столько было вынужденной покорности и мучительного отречения в их бледных сосредоточенных лицах.
Марк без труда угадывал, что произошло: епископу и кюре пришлось уступить перед неистовым напором обезумевших верующих. Некоторое время аббат Кандьё противился, отказываясь поставить в приходской церкви кружку для святого Антония Падуанского, не желая потворствовать тому, что он считал идолопоклонством, извращением религиозного духа. Но его отказ вызвал столько шума, с каждым днем он чувствовал себя все более одиноким, и это его смутило: он задал себе вопрос, не пострадает ли религия от его непреклонности, и под конец с тяжелым чувством прикрыл эту новую язву своей
Церемония была весьма пышной. Ковчег, сверкавший в огнях бесчисленных свечей, освятили и окурили ладаном. Произносились речи и приветствия, исполнялись гимны под торжественные звуки органа. Несколько дам упали в обморок; было так душно, что одну из учениц мадемуазель Рузер пришлось вынести из часовни. Исступление достигло предела, когда отец Теодоз начал с кафедры перечислять совершенные святым чудеса: обнаружено сто двадцать восемь потерянных вещей; успешно завершились пятьдесят сомнительных торговых сделок; тридцать торговцев избегли разорения благодаря неожиданному сбыту залежавшихся товаров; выздоровело девяносто три больных — калеки, чахоточные, подагрики и страдающие раком; двадцать шесть девушек вышли замуж без приданого, у тридцати женщин роды прошли без боли, причем все произвели на свет мальчика или девочку по своему желанию; сто три служащих получили хорошие места, с окладом, о котором они мечтали, шесть человек, против всякого ожидания, получили наследство; семьдесят семь учеников, мальчиков и девочек, выдержали экзамены, хотя учителя пророчили им неминуемый провал; святой явил множество других милостей, обратил заблудших, увенчал браком незаконные связи, дал безбожникам умереть как добрым христианам, помог выиграть тяжбы, продать не находившие покупателей земли, получить квартирную плату после десяти лет ожидания. Каждое вновь объявленное чудо разжигало в толпе зависть, вызывало шепот вожделения. Сдержанный гул сменялся восторженными воплями, по мере того как отец Теодоз громовым голосом перечислял чудесные деяния святого. Все завершилось взрывом подлинного исступления, верующие с ревом вскочили с мест, судорожно простирая руки, словно ловили дары, дождем сыпавшиеся с неба.
Охваченный гневом и отвращением, Марк не мог выстоять до конца. Он видел, как отец Крабо дожидался благожелательной улыбки монсеньера Бержеро, потом имел с ним дружескую беседу, что всеми было отмечено; аббат Кандьё тоже улыбался, но в его улыбке сквозила горечь. То была решительная победа Братьев и монахов, победа католичества, которое насаждало идолопоклонство, порабощало души и вытравляло все живое. Марк вышел из часовни, задыхаясь, и обрадовался яркому солнцу и свежему воздуху.
— Мне кругом не везет, — говорила с огорченным видом какая-то толстуха, — я всякий раз проигрываю. Должно быть, потому и святой Антоний никак меня не слушает. Я уже три раза жертвовала ему по сорок су — раз за больную козу, которая все равно околела, второй за потерянное кольцо — оно тоже не нашлось, и третий из-за яблок, которые стали портиться… так и не удалось их сбыть! Этакая незадача!
— Право же, милочка, вы чересчур с ним церемонитесь! — возразила маленькая сморщенная старушка. — У меня святой Антонин как шелковый, уж я заставляю его слушаться.
— Как же это вам удается, матушка?
— Я его наказываю!.. К примеру сказать: есть у меня домишко, а жильцов долго не находилось — он-де сыроват и дети в нем мрут. Дала я, значит, три франка, жду… смотрю жильцов все нету. Опять жертвую три франка, снова ничего. Взяла меня злость, потормошила я статуэтку святого, — он у меня на комоде стоит, а он все ни с места… Я и ткни его носом в стенку — пускай поразмыслит. Целую неделю так простоял, а жильцов нет как нет. Видно, мало ему этого, стала я придумывать, как бы его покрепче наказать. Вот и заперла его в ночной столик, целую неделю там продержала и, знаете, опять без толку. Тут уж я вовсе осерчала на него, обвязала ему шею веревкой, да и спустила в колодец, головой вниз… На этот раз, милая моя, он понял, что я его все равно доконаю: не помок он и двух часов, как явились жильцы и я домик сдала.
— А из колодца вы его вытащили?
— Еще бы, сразу же, поставила на комод, обтерла как следует, извинилась перед ним… Ведь я и не думала злиться на него. Только уж если я плачу, то не желаю быть рохлей!
— Спасибо, что научили, матушка, попробую сделать по-вашему. У меня кляузы с мировым судьей, опущу-ка я в кружку сорок су, и если святой не поможет мне выиграть, уж я ему пропишу!
— Так и надо, милочка. Привяжите ему на шею камень или суньте его в грязное белье. Это ему не по вкусу. Он быстрехонько все сделает.
Этот разговор на минуту развеселил удрученного Марка. Он продолжал слушать, — возле него вели беседу степенные люди, среди которых он узнал соперника мэра Дарра, муниципального советника Фили, ставленника клерикальной партии. Фили сетовал, что ни одна из общин округа еще не чтит Сердца Иисусова. То было другое гениальное изобретение, куда более опасное, чем низменная торговля святым Антонием Падуанским, так как культ Сердца Иисусова должен был завоевать Францию и привести ее к богу. Пока что простонародье оставалось к нему равнодушным — тут не было ни чуда, ни азартной игры, которые могли бы привлечь толпу. Тем не менее приходилось опасаться, что начнется слепое поклонение Сердцу Иисусову, красному и кровоточащему сердцу, столь натурально изображенному, словно его только что вырвали из трепещущей груди и бросили на прилавок мясника. Этот кровавый символ хотели сделать эмблемой современной Франции, распространять его на литографиях, вышить золотом и шелком на трехцветном флаге, чтобы подчинить весь народ агонизирующей церкви, требующей от верующих поклонения столь отвратительному фетишу. И здесь все тот же маневр, имеющий целью прибрать страну к рукам, стремление снова подчинить себе толпу, пользуясь грубо состряпанными легендами и суевериями, надежда вновь надеть на народ ярмо невежества и рабства, разжигая воображение и страсти этого взрослого ребенка, слишком медленно освобождающегося от пут. В обоих случаях — как со святым Антонием Падуанским, так и с Сердцем Иисусовым, — действовали иезуиты, растлевая древний католицизм, новый культ понемногу вытеснял старый; казалось, близилось вторичное воплощение Христа, низводящее религию до уровня чувственных обрядов диких народов.