Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— За что им любить нас? — ответил Никур словами английского короля Эдуарда VII [40] . — Да ты не волнуйся, золотце…
— Значит, правда?
— Лучше отложим этот разговор до вечера. Я к тебе заеду.
Положив трубку, Никур облокотился на поручни кресла. Его одолевали мрачные мысли. «Конец недалек. Скоро придется давать ответ. За все, за все».
«Ты будешь висеть в петле… От нас ты не уйдешь…»
40
Эдуард VII(1841–1910) — английский король в 1901–1910 гг., один из наиболее активных представителей политики империализма накануне первой мировой войны.
Ни день, ни ночь не давали покоя Никуру эти слова, как будто их выжгли в его мозгу раскаленным железом. Воздвигнутый шесть лет тому назад на лжи и на грубом насилии балаган пятнадцатого мая шатался, трещал и расползался по всем швам, грозя похоронить под развалинами своих строителей. Агенты ежедневно доносили о симптомах распада даже в той прослойке, которая считалась опорой режима. Крупные чиновники, состоятельные люди сломя голову спешили менять фамилии. Министр внутренних дел не успевал подписывать решения об утверждении новоиспеченных латышских фамилий. Так они старались запутать свои следы, изгладить из людской памяти свое прошлое. Как будто Фрейберг, превратившись в Бривкална, становился поэтому иным человеком, с иной биографией.
Многие из тех, которые еще вчера надрывали глотки во здравие Ульманиса и режима пятнадцатого мая, сегодня стыдливо, бочком выбирались через заднюю калитку со двора «вождя», искали знакомства и даже дружбы с пасынками этого режима, в надежде что те при случае замолвят за них доброе словечко. Иные вдруг принимались навещать давно забытых бедных родственников или старых кухарок, пускались с ними на откровенность, жалуясь на притеснения со стороны Никура и прочих. Многие теперь страстно стремились оказаться в числе пострадавших, чтобы запастись пропуском в новую жизнь, о которой у них было весьма смутное представление и которую они боялись и ненавидели.
А какие чувства испытывал сам Никур? Перед самим собой ему незачем было притворяться: животный страх и ненависть к народу, который грозил смахнуть его с вершины власти на свалку истории, не оставляли его ни днем, ни ночью. С ними он засыпал, с ними и просыпался. Страх и ненависть стали основной движущей пружиной его деятельности. Он еще что-то предпринимал, он боролся, стараясь укусить кого только можно. Охранка получила строжайшую директиву: ловить, сажать, никого не щадить. Еще неизвестно, при каких обстоятельствах произойдет их уход. Может быть, они еще хлопнут дверью.
«Черт бы их побрал — всех этих плакс, всех этих Кауленов и Лусисов; впору хоть стой возле них с платочком и вытирай мокрые носы — иначе народу нельзя показывать. А с тех пор как мадам Лусис привиделся дурацкий сон, муж ее окончательно ошалел и чуть ли не каждый день пристает к президенту с просьбами отправить его посланником в одно из балканских государств…» Сон был на редкость глупый. Жене Лусиса показалось, что бунтовщики перерезали ей горло и из него с бульканьем, как из крана, полилась кровь. Проснувшись от ужаса, она испугалась еще сильнее, когда увидела посреди спальни высокую белую фигуру. Это был «его превосходительство» Лусис. Министр финансов накануне здорово кутнул и среди ночи поднялся с кровати, чтобы утолить мучившую его жажду. Журчанье льющейся из графина в стакан воды и вызвало у спящей мадам такие ужасные ассоциации. На другой день она рассказывала сон всем женам министров, те — мужьям, после чего разразилась сущая эпидемия снов — один кошмарнее другого, и следы ночных переживаний не сходили с лиц «превосходительств» даже днем. Какого же толку можно было ждать от этих людей? Никур сердился, презирал своих коллег, но страх изо дня в день все сильнее овладевал им самим, в особенности когда он оставался один. В обществе он еще держался, с его лица не сходила добродушная улыбка, он старался беспечной шуткой поднять дух своих скисших коллег.
Постучав в дверь, вошел секретарь.
— Ваше превосходительство, там пришла поэтесса Айна Перле. По вашему приглашению. Сказать, чтобы подождала?
— Перле? — Никур стал листать записную книжку. Верно, записана на сегодня, и рядом с фамилией стоит пометка о задании. — Впустить. Остальные могут не ждать. Я сейчас уеду.
Она вошла, откинула на шляпу черную вуалетку и улыбнулась, от чего на щеках ее образовались хорошенькие ямочки.
— Что с моим мальчиком? Почему он такой хмурый?
— Я устал, крошка. Ты ведь знаешь, каковы сейчас у нас дела.
— Ну, вот и улыбнулся и смотреть на тебя приятнее. А то сидит тут один и дуется… Агу-агу… — Она потрепала его ладошкой по щеке и тут же поцеловала.
На щеке осталось пятнышко кармина. Айна Перле достала платочек и осторожно стерла следы поцелуя. Всегда улыбающаяся, нежная и полная юмора, она напоминала позванивающий и поблескивающий медный бубенчик.
Времени у Никура не оставалось. Он прервал щебетанье маленькой поэтессы:
— Про все эти разговоры в редакциях и кафе побеседуем в следующий раз. Все равно ничего нового в них нет. Брюзжать — брюзжат, а сами трясутся от страха… У меня к тебе дело, Айна.
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — ответила она, состроив наивно-послушную мордочку. — Я к вашим услугам. Надеюсь, ты не пошлешь меня куда-нибудь в глушь?
— Нет, ты по-прежнему остаешься в Риге. У тебя довольно хорошая репутация среди так называемых нейтральных поэтов. В политике ты не замешана. Считаешься представительницей прогрессивной интеллигенции. Короче говоря — в глазах наших врагов ты ничем не скомпрометирована. О нашей связи никто никогда не узнает. Значит, риска никакого.
— Я не совсем понимаю… Чего ты от меня требуешь?
— Коротко и ясно: ты должна приобрести доверие в кругах, близких советскому посольству. Постарайся проникнуть туда, стать там своим человеком. Если будет необходимо — поди в любовницы к какому-нибудь ответственному работнику, тут тебе поможет твоя наружность. Это, так сказать, исходный пункт твоей дальнейшей деятельности. Ясно?
— Ясно, — тихо, деловито ответила Айна. — А если ничего не получится?
— Надо сделать все, чтобы получилось. Так нужно. Когда придет время, мы тебя озолотим. Согласна?
— Разве я могу перечить своему милому мальчику?
— На некоторое время ты перестанешь бывать в министерстве. Я буду навещать тебя дома. Можешь иногда пройтись на мой счет в обществе. А теперь, дружок, тебе пора идти. Не сердись, у меня голова кругом идет от дел. Подумай сама, с чего начинать действовать. Новые времена — новая тактика. До свиданья, крошка.
Когда Айна Перле вышла, Никур велел подать машину.
— Я уезжаю в провинцию, — сказал он секретарю. — Буду звонить. Об этой поездке никому ни слова. Президент знает, где я буду находиться.