Собрание сочинений. Т. 3. Буря

Поезд Рига — Взморье был набит битком. Карлу Жубуру пришлось простоять всю дорогу. После станции Приедайне освободилось одно место, но как раз между двумя заносчивого вида субъектами, слишком заботливо оберегавшими свои костюмы. Один поминутно расправлял складки серых брюк, заглаженные до такого совершенства, что они напоминали отточенные лезвия, другой все время ощупывал тщательно завязанный полосатый галстук и придерживал шляпу из жесткой соломки, которая лежала у него на коленях

вверх дном, так, чтобы всем видна была белая шелковая подкладка с маркой фирмы. «Джек Арроусмит — Нью-Йорк», — прочел Жубур. «Вероятно, из моряков, а может быть, коммивояжер или просто франт — хвастается контрабандной шляпой». И он невольно вспомнил своего сослуживца по посредническому бюро Атауги, карапуза Бунте. У того вечно торчат из карманов пиджака или пальто несколько английских или французских газет, хотя Бунте ни по-французски, ни по-английски не знает ни слова. Тоже шик своего рода. Жубур улыбнулся. Вот и он сам: что ему эти пассажиры! Люди незнакомые, не имеют к нему никакого отношения, к вечеру он позабудет об их существовании, а все-таки, когда один из них снова расправил складки брюк, он машинально взглянул себе на колени и отодвинулся от соседей. Изомнешь еще — ведь вся его солидность заключается в этом шевиотовом костюме!

Он снова улыбнулся, на этот раз грустной, горькой улыбкой — улыбкой неудачника. Да, особенных поводов к ликованию или зазнайству у него нет. За плечами уже тридцать два года, а что собственно он собой представляет? Один из легиона людей без постоянной работы, без перспектив занять штатную должность в государственном или муниципальном учреждении. Впереди ни стажа, ни надежд на пенсию за выслугу лет. Получишь вот так среднее образование, одолеешь за два года первый курс экономического факультета, а потом и числись безработным интеллигентом, пока какой-нибудь Атауга не примет тебя на пятьдесят латов в месяц в свою посредническую контору.

Контора носит претенциозное название «бюро»; каждую субботу, а в экстренных случаях и среди недели, в газетах «Яунакас Зиняс» и «Брива Земе» [1] появляются объявления о хороших солнечных квартирах, которые можно снять при содействии этого бюро в любом районе Риги. Атауга каждый сезон шьет у Оркова новый костюм, на бал прессы он является во фраке и цилиндре, и на следующий день газеты печатают снимки, на которых этот деятель представлен в кругу столпов торговли и промышленности, а иногда даже его голова высовывается из-за плеча Беньямина-старшего [2] или самого Ульманиса, так что приятное возбуждение несколько дней заставляет розоветь полные щеки Атауги. Он пользуется радостями жизни, он счастлив. У него есть пятиэтажный дом в центре города, дача в Дзинтари, семиместный бьюик, сын, дочь, жена, страдающая сахарной болезнью… ну, и маленькая блондиночка, которую он навещает украдкой.

Когда Тупинь, издатель еженедельного журнальчика «За кулисами», начинает слишком откровенно намекать в своих фельетонах на тайные увлечения главы известного посреднического бюро, господина А., — Атауга разыскивает в телефонной книжке его номер и берет трубку. Каких-нибудь сотни две латов — и дело улажено.

А Жубур рыщет по улицам в поисках наклеенных на оконные стекла билетиков, выспрашивает дворников и управляющих домами. Он довольно хорошо изучил все неблагоустроенные дома, где часто меняются жильцы, где никогда не бывает солнца, где квартирная плата высока и требуется дорогой ремонт за счет съемщика. В случае удачи он получает сверх месячного оклада двадцать — тридцать латов, покупает новую рубашку, галстук, полдюжины носовых платков и билет в театр. Но стоило ли кончать среднюю школу и изучать экономические науки, чтобы потом охотиться за освобождающимися квартирами или убеждать какого-нибудь чудака в том, что у темных и сырых комнат имеются свои достоинства (особенно в жаркие летние месяцы!)? Для этого достаточно обладать некоторой долей развязности и хорошо подвешенным языком. Все равно самым пронырливым агентом бюро был и останется Бунте — тот самый, с иностранными газетами в карманах, — хотя голова у него не обременена знаниями и он с подозрительным усердием выводит свою фамилию в ведомости на жалованье. Даже позавидовать нечему…

Откровенно

говоря, Жубур не завидовал и Атауге со всеми его бьюиками, балами прессы и сложными взаимоотношениями с журнальчиком «За кулисами». Не то чтобы покойный отец сумел привить ему умеренные жизненные идеалы, хотя старик Жубур, до конца дней проработавший на лесопилке, с детства вдалбливал сыну, что в жизни надо довольствоваться малым. Постоянное место в солидном учреждении, где служащие ходят в галстуках и с портфелями, пенсия на старости лет, а больше человеку и желать нечего.

— А когда крепко встанешь на ноги, тогда и жениться можно. Да не бери первую попавшуюся, а сперва присмотрись, разузнай, что у нее есть за душой. Взять голь перекатную легче легкого, а потом изволь корми и одевай ее весь век. Уж если брать, так чтобы была одна-единственная у родителей, чтобы у отца в деревне имелось хорошее хозяйство, — вот тогда и на черный день грош-другой отложить можно… Любовь! Да разве приданое помешает любви, разве без него крепче любится? Это в какой книге написано?

Старик уже шестой год покоится на Мартыновском кладбище, по правую сторону от жены, а сыну, видимо, не пошли впрок отцовские поучения, — он до сих пор не может найти постоянной работы, до сих пор еще не встретил девушку, которая должна принести ему в дом достаток. Жизнь в свою очередь не припасла для него счастливого случая, который вывел бы его на широкую дорогу.

В вагоне стояла духота, пахло потом. Июльское солнце заливало скошенные луга с сохнущим на них сеном. Сивая лошаденка чесала бок о ствол березки, отбиваясь хвостом от назойливой мошкары. Березка раскачивалась, вздрагивала зеленая макушка, и казалось, деревце силится отмахнуться от непрошенной соседки.

Два подростка-школьника сосали шоколад и разглядывали украдкой молодых женщин.

— Вот в прошлое воскресенье здорово было, — торопливо рассказывал один. — Я три раза купался. Раз как захлестнет меня волной, прямо полон рот воды набрал… Фу — до чего соленая…

— Нельзя так, Лаймон, — строго уговаривала худощавая немолодая женщина мальчугана лет трех, который протягивал ручонки к красному уху сидящего рядом старика. — Так нельзя, дядя рассердится.

Ребенок, смеясь, продолжал тянуться к красному, необычайно большому уху. Обладатель его дремал, заслонившись газетой.

Разные люди были в вагоне. И унылые и веселые, молчаливые и говоруны. Жубур никого не знал, и ему было томительно скучно среди этого множества людей. Ни их дела, ни их разговоры не затрагивали его, не вызывали любопытства. «Но ведь все они что-то думают, к чему-то стремятся, какие-то желания, какая-то необходимость заставили их сегодня выйти из дому, очутиться в вагоне, каждый из них надеется что-то пережить за сегодняшний день. Чем они хуже меня?..» — думал Жубур.

Было воскресенье, июль 1939 года. В такие дни многие рижане едут на Взморье. Жубур тоже поехал. Пока человек живет, он должен что-то делать, — нужно ему это или не нужно, приносит пользу или нет. Да и откуда ему знать это, если он не нашел своего места в жизни, не знает даже, чего ждет от нее.

Жубур этого не знал. Он просто существовал. Он прозябал.

В Дзинтари Жубур сошел с поезда и направился прямо к пляжу. Скоро он почувствовал всю неуместность крахмального воротничка и черных полуботинок. От раскаленных солнцем дюн веяло нестерпимым жаром. И хоть бы легчайшее дуновение ветерка! Сосны стояли, не шелохнувшись ни одной веточкой. Точно застывшие, лежали воды залива, даже за последней отмелью было ясно видно дно.

Жубур сразу вспотел. Следуя примеру других, он снял пиджак и медленно зашагал по направлению к Майори. Да и не так просто было лавировать между лежащих на песке, принимающих солнечные ванны людей и кучек сложенного платья. У него в глазах зарябило от ярких купальных костюмов, разноцветных пижам, от коричневых, желтых, красных и бледных, еще не тронутых загаром человеческих тел. Худощавые лежали рядом с упитанными; юношески стройные мускулистые фигуры двигались среди старчески дряблых туш. В песке возле воды возились дети, рыли канавки, строили крепости и дворцы.

Не зная, куда приткнуться, из конца в конец пляжа слонялись одиночки, вроде Жубура. Семейные располагались где-нибудь на дюнах; одни загорали, подставляя солнцу то спину, то грудь, другие закусывали бутербродами, запивая их из бутылок тепловатым лимонадом, или, прикрыв головы носовыми платками, просматривали газеты и иллюстрированные журналы. Иные, разомлев от жары, сонным взглядом провожали снующую мимо публику.

Часто, когда люди сбрасывали с себя костюмы, можно было прийти в заблуждение относительно их социальной принадлежности. Портной-подмастерье с значительным выражением лица вполне мог сойти за коммерсанта, а стройная манекенша притягивала гораздо больше взглядов, чем дочка фабриканта, которой почему-то не придали грации даже папашины доходы.