Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— Не верю ни одному твоему слову. Никогда больше не поверю, Феликс Вилде.
— Очень жаль. Тогда мне непонятно, как мы будем дальше жить.
— Мне тоже непонятно.
Феликс уже нервничал. Он прошелся по комнате, закурил папиросу и, сделав несколько затяжек, бросил ее в пепельницу. Но он не забыл мимоходом заглянуть в зеркало и поправить галстук.
— Мара, — начал он патетическим тоном, — разве для тебя уже ничего не значат пять лет взаимной любви и счастья? Мы жили одной жизнью…
— Я в твоих делах участия не принимала…
— Я и сейчас думаю только о нашем будущем, — продолжал Вилде, не обращая внимания на замечание Мары. — Сейчас, дружок, не время для ссор и взаимных обвинений. Мы переживаем серьезный момент, чрезвычайно серьезный. Приближается буря… Каждое живое существо ищет надежного убежища. Пора и нам подумать об этом. Сейчас не ссориться надо, а помогать друг другу.
Молчание Мары ободрило Феликса. Он сел и продолжал уже более спокойно, рассудительным тоном:
— Зачем притворяться, что мы ничего не видим и не понимаем: нам грозит беда. Под нами все клокочет, как перед землетрясением. Пока неизвестно, как далеко все это зайдет, но надо готовиться к худшему. Сейчас каждый человек, отдающий себе отчет в происходящем, думает о том, что ему придется отвечать за прошлое, старается устранить из него компрометирующие обстоятельства. В моей жизни не все шло гладко. Сейчас я от души сожалею об этом, и если бы у меня была возможность заново прожить последние десять лет, я бы прожил их по-другому, совсем по-другому… Но так как это невозможно, то помоги мне хоть сейчас начать новую… жизнь. Помоги мне устроить ее по-твоему. Один я ничего не добьюсь, с тобой — всего.
Мара молчала.
— Переменим фамилию, — продолжал Феликс. — Это надо сделать совсем не потому, что я связан с охранным управлением. Об этом не узнает никто. По этой части мы можем смело положиться на Штиглица. Все следы будут заметены. Но вообще с новой фамилией мы будем морально чувствовать себя иначе. Больше ничто не будет напоминать об исковерканном прошлом. Как по-твоему, не принять ли нам твою девичью фамилию? Павулан — это и звучит неплохо. Правда ведь?
— Здесь я с тобой согласна, — ответила Мара. — Фамилия Павуланов ничем не запятнана.
— Значит, так и сделаем? — Феликс счел ее замечание за согласие. — Затем нам следовало бы несколько расширить круг знакомых. Завести новых друзей. Здесь я тоже рассчитываю на твою помощь. Среди твоих знакомых найдется немало прогрессивных людей. С Прамниеками надо встречаться почаще, — последнее время мы что-то совсем не видимся с ними. Само собой разумеется, что мы должны укрепить родственные связи — я говорю о твоих стариках. Давай съездим к ним в воскресенье. Мы, кстати, давно там не были. Я бы ничего не имел против, если бы отец пригласил к обеду кое-кого из своих товарищей рабочих. Расходы мы возьмем на себя. А главное — хорошо бы нам заручиться дружбой с Жубуром. Имей в виду, что если настанут иные времена, он будет играть довольно видную роль. Не мешает пригласить его как-нибудь в гости, такое знакомство всегда пригодится. Знаешь, как крестьяне говорят: хороший хозяин с зимы борону готовит.
— Ты все сказал? — спросила Мара.
— Да… пока все.
— Ну, так запомни раз навсегда: с меня довольно этой жизни. Ты грязный человек, Вилде. Я еще понимаю, если бы ты шел своей дорогой до самого конца, тогда по крайней мере можно было бы сказать, что у тебя есть убеждения. Но ты просто мелкая продажная душонка, готовая угодить каждому, кто захочет тебя купить. Мне тошно смотреть на тебя… Не подходи ко мне… Молчи… Я больше не хочу тебя видеть!..
Через несколько дней высшие круги рижского общества облетела новость: известная актриса Мара Вилде разошлась со своим мужем, талантливым юристом. О причинах развода никто ничего не мог сказать, все только плечами пожимали. Жили как будто дружно, Феликс Вилде везде слыл остроумным, приятным человеком. Вероятно, всему виной какие-нибудь капризы жены. Вот уж неуравновешенная публика все эти актеры, композиторы, художники. Сами не знают, чего хотят. Одним словом — богема.
Причина развода была известна только бывшим супругам. И еще Жубуру. Но все трое молчали. На театральных афишах имя актрисы печатали теперь по-другому: Мара Павулан.
Оттилия Скулте проводила до двери господина, по покрою костюма и манерам смахивающего на иностранца, и стала ждать в гостиной, пока к ней не вышла Эдит.
— Наверно, из приезжих? — поинтересовалась сводница. — У нас так не одеваются. Случайно, не англичанин?
— Нет, не англичанин, — ответила Эдит. — Но в Англии он бывал.
Полуденное солнце било в окна. Зеркало отбрасывало сноп ослепительных лучей, и Эдит пришлось его заслонить. Она переставила в прическе шпильки, уложила несколько развившихся локонов и достала из сумочки губную помаду.
— Госпожа Скулте, вы можете позвонить Зандарту. Скажите, что я хочу его видеть. Пусть приезжает обязательно.
— Сейчас?
— Чем скорее, тем лучше. Не могу же я целый день занимать вашу квартиру.
«Сильная женщина», — подумала Скулте, выходя из комнаты. Пока она созванивалась с Зандартом, Эдит занялась своей наружностью. Тщательно подкрасила губы, прошлась пуховкой по лицу, чуть-чуть подвела брови. Бедному толстяку готовилась жестокая участь — в этот день он должен был окончательно ошалеть, потерять голову.
— Госпожа Скулте, у вас больше не осталось моего любимого коньяку?
— Есть одна бутылочка, я ее берегу на особо важный случай.
— Ну вот она и понадобилась. Хочу побаловать сегодня Зандарта. Будьте так добры, милая, накройте стол, — только не здесь, а в той, дальней комнате. Рюмочки, шоколадные конфеты, лимон. Что еще? Ну, да вы сами лучше знаете…
Услышав звонок, Эдит ушла в дальнюю комнату и села у окна, закинув ногу на ногу. Ее светлые волосы отливали на солнце золотом, лоснился черный шелк, плотно облегавший ее великолепную фигуру.
Зандарт, запыхавшись, вбежал в комнату.
— Госпожа Эдит, извините, пожалуйста, за маленькое опоздание. Связался с одним коннозаводчиком. Какого он мне двухлетка показал… Уже сейчас, по обычной дороге, — одна минута пятьдесят секунд… Представляете, что будет через два месяца, если его потренирует Эриксон!
— А вам не хочется назвать эту лошадку моим именем? — улыбнулась Эдит.
— Как же… ведь это жеребец.
— Жаль, жаль, Гуго. Сегодня я бы позволила вам.