Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
Старый Вилде не мог уснуть. До его слуха доносился каждый шорох со двора, звук шагов, хлопанье дверей, дробный стук дождевых капель в оконные стекла. Тревожные мысли проносились в его голове. Как унять расходившееся сердце, когда видишь, что с тобой поступают несправедливо, а ты не смеешь ответить на это, как хотелось бы! Грудь распирает от накопившейся злобы, и такая она едкая, горькая, что готов схватить всех их за горло и трясти, до тех пор трясти, пока они не упадут перед тобой! И чтобы все это видели! Но нет, надо терпеть, молчать и делать веселое лицо, ибо сила не на твоей стороне.
Долго так не выдержишь. От одной мысли, что это останется навсегда, — десять лет жизни долой.
Герман тоже хорош… заделался уездным агрономом, исполняет все, что велят большевики. Будто и не воспитывался на традициях крепкой крестьянской семьи, будто и не он был строгим командиром айзсаргов, будто он не знает, как покрикивать на всю эту мелкоту. «Для того ли я учил тебя, Герман, чтобы теперь мне одному пришлось отстаивать честь семьи, честь сословия? Мягкотелыми вы стали, расчетливыми людишками, всего боитесь. А я вот не боюсь. Я все сделаю, и вы еще у меня поучитесь. Это я говорю, простой мужик Екаб Вилде. Я с ними повоюю, они еще узнают, какие у меня когти!»
— Эмма, Эмм… — Вилде приотворил дверь в кухню и тихо позвал жену. — Собери чего-нибудь на скорую руку.
— Куда опять? — спросила жена.
— У меня дела в волостном правлении. Надо съездить пораньше, пока народу меньше. Там ведь теперь всегда полным-полно этих гнид.
Он выпил кружку цикорного кофе, съел пару яиц, потом обул новые сапоги, надел брезентовый балахон, чтобы не промокнуть в дороге. До волостного правления было около двух километров, но хозяину не пристало идти пешком. Бумбиер запряг выездную лошадь и помог Вилде усесться в рессорную бричку. Всю дорогу Вилде заставлял лошадь идти легкой рысью. Когда красивая лакированная бричка въехала во двор волостного правления, предутренние сумерки еще не рассеялись и писарь Каупинь, выглянув в окно, не сразу узнал прибывшего. Он вышел на крыльцо и крикнул:
— Кто так рано пожаловал?
Вилде оставил лошадь у коновязи и пошел к дому. Низенький, толстый, с бычьей, в складках, шеей и маленькими черными усиками, Каупинь стоял на крыльце, словно страж, охраняющий границы волости. Узнав Вилде, он сразу стал любезнее:
— Господин Вилде? Что это в такую рань поднялись? Мы только что начинаем шевелиться. Не случилось ли чего?
— Доброе утро, господин писарь, — поздоровался с ним Вилде. — Надо с вами кое о чем поговорить. Позже, когда съедется народ, к вам не подступишься.
— Заходите, — пригласил Каупинь. — В доме, правда, еще не убрано, но если уж так рано приехали в гости, не обессудьте. Хе-хе-хе!
Мадам Каупинь торопливо приглаживала раскосматившиеся волосы и виновато улыбалась:
— А мы только что со сна… Проходите в залу… Я сейчас…
В кухне на плите шипело сало. По запаху Вилде определил, что к завтраку пекут оладьи. Каупинь был большим любителем покушать.
— Только не подумайте, что я приехал к завтраку, — засмеялся он. — Подкрепился дома как следует. Если вы сами не завтракали, — закусывайте, я подожду.
— Ну, как же это можно, — возражал Каупинь, но есть ему очень хотелось, и, предвидя, что разговор с Вилде затянется, он решил позавтракать, а то, глядишь, еще кто-нибудь нагрянет. — Пойдемте, покушайте с нами.
— Спасибо, господин Каупинь, — категорически отказался Вилде. — Человек не скотина.
— Вот какой несговорчивый…
Вилде присел на диван и стал ждать. Дневной свет постепенно брал верх над электрическим.
«Все за счет волости», — завистливо подумал Вилде, глядя на горевшую электрическую лампочку. Немного погодя его мысли снова вернулись к этому. Он поднялся, выключил свет — и сразу как-то легче на душе стало.
Чего Каупиню не хватает? Живет в тепле, работа костей не ломит, получает твердое жалованье. А сколько еще побочных доходов за составление прошений, за всякие услуги… Пятнадцать лет тому назад, когда поступил сюда, кожа да кости был. Маленький, плюгавый, вьюном вертелся за своей конторкой. Теперь у него и брюшко, и красные щеки, и за душой кое-что есть. Уже восьмой год, как приобрел на выкуп усадьбу, и теперь, поди, рассчитался. И хорошо, что он сам хозяин, лучше знает, чью сторону держать, с кем идти заодно. За это время сменилось много волостных старшин, чуть не дюжина, а Каупинь сидит прочно, он словно камень, крепко вмурованный в фундамент волости. Пусть приходит какая угодно власть — он останется на месте, без него ни туда ни сюда. Волостные старшины только вывеска, их дело подписывать бумаги и прикладывать печать. Настоящим хозяином волости всегда был Каупинь и остался им посейчас. Ни одно постановление, ни один документ не изготовляется без его ведома и участия, и, чего бы ни добивался волостной старшина, выходило всегда так, как хотел Каупинь. Взять хотя бы Эллера — бедняка-хибарочника, которого недавно выбрали в председатели волислолкома. Сначала вздумал было брыкаться, в точности как необъезженный конь. Каупинь сперва отошел в сторону, — пусть-де побрыкается, — и на целый месяц погасит светильник своей мудрости, пока Эллер не понял, что без писаря ничего не сделать. И вот Каупинь держит его в руках, того самого красного Эллера, который ни одному хозяину дохнуть не давал. Озолотить надо такого человека — право, он того стоит.
Писарь, икая, вошел в комнату. Его встретила утренняя трель канарейки. Каупинь подошел к клетке, почмокал губами.
— Ну, Янцит, как поживаешь? Кушать хочется, кушать? Надо заработать, Янцит. Просвисти еще разочек свою песенку, тогда покормят. Тью-тью…
И пташка свистала, заливалась восторженным щебетом. Пухлое лицо Каупиня расплылось в улыбке:
— Молодец, Янцит!
Потом он присел рядом с Вилде на диван.
— Так в чем дело, господин Вилде?
— Все насчет хозяйства. Какой я теперь хозяин? Тридцать гектаров, вместе со всеми болотами и напаханной залежью. Лучших участков лишился.
— Гм-да, — хмыкнул Каупинь. — Я вот тоже не знаю, как быть с усадьбой. Батраков и батрачек теперь держать нельзя, сейчас же зачислят в эксплуататоры. Надо будет из Курземе стариков вызвать, пускай хозяйничают. И жене придется работать. Иначе разделят и насажают всякой братвы.
— А у меня разделили и братва уже сидит, — вздохнул Вилде. — И бог его знает, удастся ли когда их выдворить.
— Поживем — увидим, — усмехнулся Каупинь. — Ничто не вечно под луной.
— Нет, что вечно, то вечно, но когда еще мы этого вечного дождемся? Работы на волость, подводы, налоги… как их выполнять, когда землю отнимают? И почему мне одному отдуваться, когда нас теперь трое хозяев?
— Почему одному? — Каупинь побарабанил растопыренными веером пальцами по своему округлому мягкому колену. — Три хозяина, три исполнителя. Так и разложим.
— А вы уже об этом подумали? — оживился Вилде. — А Эллер что?
— А что Эллеру говорить? Когда будем производить разверстку, уговорим его съездить в уездный исполком согласовать разные вопросы, а за это время подпишем с заместителем распоряжение. Заместитель свой человек, с ним столковаться можно.