Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— Да, вот полицейского надзирателя недавно арестовали, а моя теща проливает слезы о хорошем человеке, — помрачнев, сказал Петер. — Не могу понять, чего этим старикам нужно. Никто их не трогает, ничего у них не отнимают, а они все время хнычут и стонут.
— Уцепились они за полы богатеев и больше ничего не видят, — сердито буркнул Закис. — Не могут отстать, а те и тянут их за собой. Разве со временем поумнеют. А ты не слыхал, как прошлой весной на меня мамаша Лиепинь рассердилась?
— За что это?
— Из-за сущих пустяков. Надо сказать, теща твоя большая ханжа. Ни одной службы не пропустит, для нее во всем свете нет большей мудрости, чем пасторские проповеди… А я прошлой весной из одного озорства заколол в страстную пятницу бычка. Мамаша Лиепинь раззвонила об этом по всей волости. Потом пастор в пасхальной проповеди так меня проклинал, что, будь в его словах хоть щепотка пороху, крыша на церкви бы подпрыгнула. Лиепиниене после этого все лето от меня отворачивалась. Вот такие-то мои дела с соседями.
— Ну, теперь тебе на них наплевать. Ты самостоятельным стал.
— Теперь что, — у Закиса даже глаза заблестели, — теперь я встану на ноги. Только бы как-нибудь до нового урожая перебиться, а там в Закисах начнется иная жизнь. Ведь ты понимаешь, что это значит, когда человек сам себе хозяин, когда больше никто не смеет ни ругать тебя, ни гонять, как собачонку… когда твои дети могут смело смотреть в глаза всему миру, — ведь он теперь принадлежит им, и никому не удастся их ограбить. Пускай теперь Лиепниек и остальные богатеи поломают головы, подумают, как получить урожай со своей землицы, когда самим приходится погнуть спину. Ведь латгальцы и поляки тоже не захотят больше поливать своим потом их поля. Оттого-то они так и злобствуют. Я-то со своей землей управлюсь, а вот как они управятся! Право, хорошие времена настали, Петер. Хорошие и справедливые. Советская власть всех наделяет по заслугам.
Они вышли в поле и обошли все хозяйство Закиса. Закиене с детьми тоже пошла за ними. Отрадно было Петеру слушать, как вся семья строила планы на будущее: «Вон там мы посеем рожь, здесь картофель, а в той стороне будет выгон для телят. А новый дом будет стоять на пригорке, окнами на солнышко».
Петер отдыхал душой среди этих людей. Гнетущей духоты, которую он ощущал все время в доме тестя, как не бывало. Он снова увидел на деле правоту своего класса, он был горд, что участвовал в его борьбе и победе.
По дороге домой Элла рассказывала, что слышала в церкви:
— Новым председателем волостного исполкома все недовольны. Добраться до него невозможно. Старый Лиепниек повез было ему кусок окорока и попросил освобождения от работ по ремонту моста, а председатель взял и послал его с этим окороком к милиционеру да еще велел составить протокол за то, что хотел дать взятку. И что это за люди…
— Правильно сделал, — ответил Петер. — Я бы тоже так поступил.
Элла растерялась от такого ответа и надолго замолчала. А Петер с довольной улыбкой глядел в окошко машины.
Вид мелькавших мимо осенних полей больше его не угнетал. Это была его земля, его — жизнь входила здесь в силу. Он радовался и гордился этим.
— Раньше все — же больше порядка было… — попыталась еще раз начать разговор Элла, но Петер не отвечал.
Глава пятая
За несколько дней до годовщины Октябрьской революции к директору лесопильного завода Петеру Спаре зашел один из старожилов сушильного цеха, Мауринь.
— Мне бы надо поговорить с вами, товарищ директор, — сказал седой старик, комкая в руках побелевший от древесной пыли картуз. На правой руке у него не хватало двух пальцев, остальные были с изуродованными ногтями, как и у многих рабочих, долго работавших на лесопилках.
— Так говори, Мауринь, — сказал Петер, отодвигая в сторону папку с делами. С лесопилки долетал скрежещущий шум машин. Шнррр-шнррр-шнррр — ворчали пилы, вгрызаясь острыми зубьями в древесину. Из окна директорского кабинета видно было все предприятие, начиная от запани, где разбирали плоты, и кончая складом готовых изделий, где подносчики укладывали доски в высокие штабеля. — Какое у тебя дело?
Мауринь неловко переступил с ноги на ногу и выразительно покосился поверх очков на бракеровщика Апсита, который сидел у окна.
— Я лучше попозже зайду, товарищ директор, когда вы свободнее будете. Мне надо… насчет семейных дел…
— Подожди тогда, мы сейчас кончаем. — Петер поговорил еще несколько минут с Апситом об ассортименте, который предстояло выпускать в ближайшее время, потом отпустил его и снова обратился к Мауриню: — Ну, садись, рассказывай, какие у тебя семейные дела.
Старый Мауринь положил картуз на подоконник и оглянулся на дверь кабинета, хотя она была затворена. Потом он перегнулся через весь стол и заговорил полушепотом:
— Хочу рассказать тебе, Петер, об одной находке. Сегодня после обеденного перерыва в сушильном цехе увидел. Я никому еще не говорил… Тебе лучше знать, как с этим поступить… Короче говоря, в углу сушилки, между досками, я нашел пятилитровый бидон керосина. Что тут можно подумать?
— Любопытно. Октябрьские праздники не за горами, и какой-то «доброжелатель» хочет преподнести нам подарок.
— Да, хорошенький подарочек, — загудел Мауринь. — Подумай только, ведь если бы сушилка загорелась, то за полчаса весь завод бы заполыхал. Никаким пожарным не потушить. Надо думать, что и в других цехах припрятаны такие подарки…
— Вполне вероятно, что так онив сделали, — согласился Петер.
— Что теперь делать, Петер? Убрать этот бидон?
Петер задумался на несколько секунд, потом тихо сказал:
— Нет, убирать его не следует. Когда они увидят, что мы нашли посудину, то другую спрячут так, что мы и не заметим. Может быть, уже и запрятали. Бидон сам собой загореться не может, — надо кому-то прийти и что-то сделать, чтобы керосин воспламенился. Если мы будем не смыкая глаз следить за всеми цехами и отделениями, то лиса попадет к нам в капкан. Важно не только предупредить пожар, но и разоблачить этих негодяев, чтобы обезвредить их навсегда.