Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена
Шрифт:
— Это вас осколком хватило! Ударь он двумя сантиметрами ниже, и вам оторвало бы плечо. Кость не задета.
А когда я спросил у фельдшера, который меня перевязывал, опасна ли рана, он ответил, смеясь:
— Опасна? Недельки три пролежите в постели — нужно восстановить потерю крови.
Я повернулся к стене, не желая, чтобы видели мои слезы. Мне почудилось, что Бабэ и дядюшка Лазар смотрят на меня любящими глазами и простирают ко мне руки. Кровопролитные битвы остались позади, закончился день лета — лета моей жизни.
III
ОСЕНЬ
Вот
После смерти родителей жены мы купили участок земли с дубовой аллеей и поемные луга у нашего берега реки. Здесь я и обосновался, построив небольшой домик, к которому вскоре пришлось делать пристройки; ежегодно мне удавалось присоединять к нашим землям соседние поля, и в амбарах с каждым новым урожаем становилось все теснее.
Эти пятнадцать лет были легкими и благополучными. Они протекли безмятежно и оставили в душе воспоминания о прочном и спокойном счастье. Дядюшка Лазар осуществил свою мечту и переехал к нам; его преклонные годы уже не позволяли ему каждое утро отправлять богослужения; иногда он скучал по милой его сердцу церкви, но утешался тем, что посещал молодого викария, который его заменил. Вставая с восходом солнца, он выходил из своей маленькой комнаты и часто сопровождал меня в поля, радовался свежему воздуху и вновь обретал молодость, вдыхая терпкие ароматы земли.
Но лишь одна печаль заставляла нас иногда вздыхать. Среди окружавшего нас плодородия Бабэ оставалась бесплодной. Хотя мы все трое любили друг друга, но иногда чувствовали себя одинокими, — нам так хотелось, чтобы вокруг нас вертелся белокурый малыш, который приставал бы и ласкался к нам.
Дядюшка Лазар очень боялся умереть раньше, чем станет дедом. Он сам сделался как малое дитя и грустил, что Бабэ не дает ему товарища, с которым можно было бы играть. Когда моя жена смущенно поведала, что вскоре нас станет четверо, я увидел, что дядюшка побледнел и с трудом сдерживает слезы. Затем он нас расцеловал и тут же стал мечтать о крещении, причем говорил о малыше, как если бы ему было уже три или четыре года.
Прошло несколько месяцев, наша взаимная нежность все возрастала. Мы разговаривали друг с другом вполголоса, словно кого-то ожидая. Мало сказать, что я любил Бабэ, я благоговел перед ней, обожал вдвойне — ее самое и ребенка.
Приближался знаменательный день. Я пригласил из Гренобля акушерку, которая все время наблюдала за женой. Дядюшка пребывал в невероятном смятении чувств, он ничего не понимал в таких делах и договорился до того, что, мол, зря стал священником, жалел, что не выбрал профессию врача.
И вот в сентябрьское утро, около шести часов, я вошел в комнату моей дорогой Бабэ, которая еще спала. Ее голова безмятежно покоилась на белой подушке, она улыбалась во сне. Сдерживая дыхание,
Я осторожно поцеловал Бабэ в губы. Она приоткрыла глаза и молча улыбнулась. У меня появилось безумное желание взять ее на руки и прижать к сердцу; но с некоторых пор я позволял себе лишь осторожно пожимать ее руку, такой она стала для меня священной, такой казалась хрупкой.
Я присел на край кровати и тихонько спросил:
— Сегодня? Да?
— Пожалуй, нет, — ответила она. — Мне снилось, что у меня уже взрослый сын, у него были такие чудесные черные усики… Дядюшка Лазар вчера тоже видел его во сне.
Тут я совершил большую оплошность:
— А я знаю наше дитя лучше вас. Я вижу его каждую ночь. Это девочка…
Бабэ отвернулась к стенке, чуть не плача, я понял, что сморозил глупость, и постарался загладить ее:
— Я сказал, что это девочка… но я не очень-то в этом уверен. Я вижу малыша в длинной рубашонке… Нет, это, конечно, мальчик.
Бабэ поцеловала меня за это и отослала из комнаты:
— Иди понаблюдай за сбором винограда. Сегодня я себя хорошо чувствую.
— Ведь ты меня позовешь, если у тебя начнется?
— Да, да… Я что-то не выспалась. Еще посплю. Ты не сердишься на меня за лень? — И, уже совершенно вялая и сонная, она закрыла глаза. Я остался сидеть, склонившись над ней, и теплое дыхание жены касалось моего лица. Продолжая улыбаться, она постепенно заснула. Тогда я медленно и осторожно высвободил свою руку из ее руки, — на эту деликатную операцию у меня ушло не меньше пяти минут. Потом легонько, так, чтобы она не почувствовала, поцеловал ее в лоб и, сдерживая дыхание, вышел из комнаты. Мое сердце было переполнено любовью.
Внизу, во дворе, я столкнулся с дядюшкой Лазаром, который с тревогой смотрел на окно Бабэ.
Едва завидя меня, он спросил:
— Ну как, началось?
Уже в течение месяца всякое утро он задавал мне все тот же вопрос.
— Похоже, что нет, — ответил я. — Вы не пойдете со мной к виноградникам?
Он взял свою трость, и мы зашагали по дубовой аллее. Дойдя до конца аллеи, там, где открывался вид на Дюрансу, мы остановились, любуясь долиной.
Легкие белые облачка плыли в бледном небе. Солнце рассыпало тонкую золотистую пыль над нивами, расстелившимися желтым ковром. Уже не было ни яркого света, ни резких теней, как в летнюю пору. Опавшие листья крупными золотыми пятнами выделялись на черной земле. Река медленно, устало катила свои воды — ведь летом ей пришлось немало потрудиться, орошая поля. Долина дышала спокойствием и мощью. Правда, уже заметно было увядание, но плодоносное чрево земли еще таило пламя жизни; долину уже не одевали буйные весенние травы, и она раскинулась в горделивой красе, радуясь своей второй молодости, подобно женщине, выполнившей свой долг материнства.