Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена
Шрифт:
В числе прочих ссор, потрясавших за последнее время Коквилль, упоминается вражда двух братьев, Фуасса и Тюпена, и шумные драки в семействе Рыжего. Надо сказать, что все обитатели деревни получили какое-нибудь прозвище. Впоследствии эти прозвища превратились в фамилии, иначе трудно было бы разобраться в постоянных скрещиваниях Флошей и Маэ. Дед Рыжего, несомненно, был огненным блондином. Что же касается Фуасса и Тюпена, то звали их так неведомо почему — многие клички со временем потеряли свой первоначальный смысл.
У старой Франсуазы, разбитной бабы, которая до сих пор еще жива, хотя ей уже стукнуло восемьдесят, родился от одного из Маэ сын Фуасс. Овдовев, она вышла вторично, за Флоша, и родила Тюпена. Отсюда возникла вражда двух братьев, которую к тому же сильно подогревал вопрос о наследстве. Что касается Рыжего, то нещадные драки происходили у него от ревности: Рыжий обвинял свою жену Марию в том, что она ему изменяет с одним из Флошей, плотным черномазым верзилой Бризмотом. Рыжий дважды
Но сейчас не ярость Рыжего и не споры Тюпена с Фуассом разжигали страсти в Коквилле. Всеобщее волнение объяснялось другим: двадцатилетний мальчишка Дельфин из рода Маэ дерзнул полюбить красавицу Марго, дочь Хвоста, местного мэра и первого богача среди Флошей. Хвост был личностью весьма примечательной. Прозвище свое он получил потому, что отец его в царствование Луи-Филиппа все еще продолжал со стариковским упрямством перевязывать себе волосы, как требовала мода его юности. Так вот, в Коквилле имелось всего две большие лодки, и обладателем одной из них — лучшей, еще совсем новой и надежной в море, которая носила название «Зефир», — являлся Хвост. Другая лодка, «Кит», — гнилое дозорное суденышко, — принадлежала Рыжему. Матросами у него были Дельфин и Фуасс, тогда как Хвост возил с собой Тюпена и Бризмота. Матросы Хвоста только и знали, что спать и осыпать «Кита» презрительными насмешками. Этот деревянный башмак, говорили они, в один прекрасный день расползется под ударом волны, как пригоршня грязи. Когда Хвосту стало известно, что этот негодник Дельфин, юнга с «Кита», позволяет себе волочиться за его дочкой, он влепил Марго две хорошие оплеухи — без всякого повода, просто в виде предостережения, чтобы она не вздумала когда-либо стать женой Маэ. Взбешенная Марго громко заявила, что она немедленно же передаст эту пару затрещин Дельфину, если он посмеет еще раз потереться возле ее юбок. Девушке было досадно, что ее поколотили из-за мальчишки, которому она даже ни разу не взглянула в лицо. Марго в свои шестнадцать лет была сильна, как мужчина, и прекрасна, как знатная дама; она слыла за девушку, которая обращается со своими вздыхателями очень надменно и сурово. Теперь, когда вы узнали все: и о двух пощечинах, и о дерзости Дельфина, и о гневе Марго — вам станут понятны причины бесконечных коквилльских пересудов.
Однако некоторые поговаривали, что в глубине души Марго вовсе уж не так сердилась, видя, как вертится возле нее Дельфин. Этот Дельфин был небольшого роста, с золотистой от морского загара кожей, с гривой кудрявых белокурых волос, которые лезли ему на глаза и сзади спускались на самую шею. Несмотря на тонкую фигуру, он был очень силен и мог поколотить человека втрое толще себя. В деревне болтали, что он иногда исчезал и проводил ночь в Гранпорте. Это давало девушкам повод называть его оборотнем и обвинять в «разгульной жизни» — под сим туманным выражением явно подразумевались всякого рода неведомые наслаждения. Марго, говоря о Дельфине, всегда не в меру горячилась. А он улыбался про себя, прищурив на нее узкие блестящие глаза, и меньше всего придавал значения ее пренебрежению и запальчивости. Он то проходил под самой дверью ее дома, то крадучись скользил вдоль кустарника и стерег ее целыми часами с терпением и хитростью кошки, подстерегающей синицу. И когда она внезапно замечала его возле себя — порой так близко, что его присутствие угадывалось по теплоте дыхания, — он не пытался убежать. Лицо его принимало такое грустное и нежное выражение, что она невольно останавливалась, задыхаясь от смущения, и о своем гневе вспоминала лишь тогда, когда Дельфин бывал уже далеко. Если бы отец увидел ее в этот момент, он наверняка дал бы ей еще одну оплеуху. Так дальше не могло продолжаться. Она напрасно божилась, что в один прекрасный день Дельфин получит от нее обещанную пару пощечин; когда он был тут, ей никак не удавалось улучить момент, чтобы их влепить. И нашлись люди, которые заговорили, что не к чему ей столько болтать об этих пощечинах, ведь счет-то им она ведет в конце концов сама!
Тем не менее никто не высказывал предположения, что она станет когда-нибудь женой Дельфина. Ее нерешительность объясняли снисходительностью кокетливой девушки. Ну, а что касается брака с одним из Маэ, нищим мальчишкой, у которого вряд ли найдется даже полдюжины рубашек, чтобы внести свою долю в хозяйство, — подобная свадьба показалась бы всем чудовищной. Злые языки намекали, что Марго не прочь погулять с Дельфином, но уж замуж за него она не пойдет наверняка. Богатая девушка имеет право развлекаться, как ей вздумается, но если у нее голова на плечах — глупостей она не наделает. В конце концов весь Коквилль заинтересовался авантюрой, гадая, как повернется дело: или Дельфин получит свои две пощечины, или Марго уступит и где-нибудь в укромном углублении скалы позволит ему расцеловать себя в обе щеки. Любопытно будет взглянуть. Одни стояли за пощечины, другие — за поцелуи. Коквилль волновался.
Лишь двое из всей деревни, священник и полевой сторож, не склонялись ни на сторону Маэ, ни на сторону Флошей. Полевой сторож, — никто не знал его имени, а прозвали его Императором, вероятно, потому, что он служил в армии
Священник и полевой сторож долго держались в стороне, но, наконец, пришлось вмешаться в дело даже им. Теперь Император взял сторону Маэ, а аббат начал поддерживать Флошей. Отношения осложнились еще больше. Жизнь Императора проходила с утра до вечера в безделье, от скуки он занимался только тем, что считал выходившие из Граннорта лодки. Занятие это утомило его, и он решил взять на себя обязанности сельской полиции. Сделаться приверженцем Маэ заставил его тайный инстинкт общественной безопасности, и теперь Император начал брать сторону Фуасса против Тюпена, пытался захватить на месте преступления Бризмота и жену Рыжего и особенно старательно закрывал глаза на Дельфина, когда тот проскальзывал во двор к Марго. Но самое неприятное было то, что его вмешательство приводило к крупным ссорам между ним и Хвостом — деревенским мэром и его непосредственным начальником. Уважая дисциплину, полевой сторож выслушивал упреки мэра, но затем снова поступал по своему усмотрению, и это дезорганизовало общественную власть Коквилля. Всякого, кто проходил мимо сарая, на котором красовалась вывеска «Мэрия», сразу оглушали громкие пререкания. В другом лагере действовал аббат Радиге, примкнувший к торжествующим Флошам, и они буквально засыпали его восхитительной макрелью. Аббат втихомолку поощрял сопротивление жены Рыжего и грозил Марго адским пламенем, если она позволит Дельфину хоть пальцем до себя коснуться. Одним словом, наступила полная анархия: армия возмутилась против гражданских властей, религия стала пособницей утех буржуазии, а весь народ, численностью в сто восемьдесят человек, начал сам себя пожирать в этой дыре, перед лицом необозримого моря и беспредельного неба.
Во взбудораженном Коквилле только один Дельфин сохранял свой смех влюбленного парня, которому наплевать на все, лишь бы Марго принадлежала ему. Он ловил девушку, как ловят в силки зайца. Несмотря на свой несколько странный вид, он был очень рассудителен и предпочитал повенчаться в церкви — тогда блаженство будет длиться вечно.
Однажды вечером, на тропинке, где Дельфин ее подстерегал, Марго решилась наконец поднять на него руку. Но она так и замерла, вся залившись румянцем, потому что, не дожидаясь удара, Дельфин схватил эту грозящую ему руку и начал неистово целовать.
Заметив, что она дрожит, он прошептал:
— Я люблю тебя. Хочешь быть моей?
— Никогда! — возмущенно крикнула она.
Он пожал плечами и сказал спокойно и нежно:
— Не говори так… Нам будет очень хорошо вместе. Увидишь, как хорошо.
Погода в то воскресенье стояла ужасная: налетела одна из тех внезапных сентябрьских гроз, когда на скалистых берегах Гранпорта бешеные бури словно срываются с цепи. К вечеру в Коквилле заметили потерпевшее бедствие судно, его уносило ветром. Но уже стемнело и о подаче помощи даже нечего было думать. Еще накануне «Зефир» и «Кит» были отведены в небольшую естественную бухту влево от пляжа, между двумя гранитными мелями. Ни Хвост, ни Рыжий не дерзали выйти в море. Хуже всего было, конечно, то, что тогда же, в субботу, представитель вдовы Дюфё, г-н Мушель, взял на себя труд явиться к ним собственной персоной, чтобы уговорить рыбаков серьезно приняться за лов. Он даже пообещал им премию, — ведь если они пропустят прилив, рынок начнет жаловаться. Итак, в воскресенье вечером, укладываясь спать под грохот шквала с дождем, весь Коквилль чувствовал себя не в духе и ворчал: вечная история, заказы приходят тогда, когда море прячет свою рыбу. Говорили в деревне и о судне, пронесенном мимо ураганом, которое наверняка уже покоится под водой.
На следующий день, в понедельник, тучи все еще закрывали небо. Ветер несколько ослабел, но море продолжало вздыматься, ворчать и не хотело успокоиться. Вскоре ветер утих совершенно, однако волны и не думали прекращать свою яростную игру. Несмотря ни на что, обе лодки вышли после полудня в море. К четырем часам «Зефир» вернулся, ничего не поймав. Пока матросы, Тюпен и Бризмот, отводили лодку в маленькую бухту, обескураженный Хвост, стоя на берегу, грозил океану кулаком. А тут еще этот Мушель висит над душой! Здесь же стояла и Марго, окруженная доброй половиной коквилльцев. Она смотрела на последнюю бурную зыбь и вполне разделяла злобу отца против моря и неба.