Собрание сочинений. Т.4.
Шрифт:
В таком же положении находилось и несколько других дивизий. И как раз в это время обозу пришлось менять сани на телеги, что еще больше усложнило положение.
Самоотверженно трудились шоферы грузовых машин, меряя дальний путь вокруг Валдайской возвышенности, этой матери Волги, Днепра и Даугавы. Круглые сутки сидели они у руля, с ног до головы забрызганные грязью, на каждом шагу увязали в трясинах, а когда, наконец, достигали Ловати, километрах в пятнадцати к югу от города Холм, который частично был еще в руках немцев, путь им преграждала река. Теперь надо было сбивать из бревен плоты, нагружать их мешками с мукой и говяжьими тушами и переправлять через неспокойные воды разлившейся Ловати. Нужда была большая, а плотов мало. Все только и ждали, когда наведут понтонный мост.
Продовольствие стали подбрасывать по воздуху на транспортных самолетах. Но самолетам негде было приземляться, пока не подсохли прифронтовые аэродромы. Тюки с продовольствием сбрасывали на парашютах. Каждый мешок муки или ящик с консервами теперь ценился на вес золота. Каждый день руководство дивизии рассчитывало скудный паек на граммы, и каждый день этот паек уменьшался. Были дни, когда на стрелка приходилось не больше пятидесяти граммов хлеба.
Боевой сектор дивизии походил на острый клин, который вдавался в линию немецкого фронта и напоминал полуостров, окруженный с трех сторон неприятелем. Изо дня в день на этот полуостров шквалом налетали немцы, но стрелки отбивали все атаки.
С тех пор как дивизия начала свой боевой путь, она без приказа высшего командования не отходила ни на пядь. В ее языке были слова: атака, наступление, прорыв, но не было слова отступление. Чтобы поддержать силы, стрелки варили из хвои витаминный настой, заготовляли березовый сок и пускали в котел всякую зелень, которую ранняя весна скупо выгоняла из земли.
Над расположением дивизии ежедневно пролетали в сторону Демянского плацдарма тихоходные транспортные «юнкерсы». Стрелки прозвали их «коровами». По-видимому, в 16-й армии дела с продовольствием обстояли неважно, так как воздух все время был полон стадами «коров». По двадцать, по тридцать в одной группе, они низко летали над березовыми рощами и ольшаниками, где занимали позиции латышские стрелки. И целый день воздух был наполнен неимоверным гулом.
— Нам паршиво приходится, — рассуждали стрелки, — но тебе, фриц, еще паршивее.
На первых порах «юнкерсы» нахально летали почти над самыми верхушками деревьев: очевидно, не могли ориентироваться в сложной фронтовой обстановке. Однажды стрелки не удержались, и целая группа выпустила по «корове» залп. Тяжелая машина качнулась, потеряла управление и, как громадный блин, упала в нашем расположении. Консервы, шоколад и бисквиты достались в тот день советским солдатам. Теперь «коров» начали подстреливать каждый день и сбивали дюжинами. Возникло нечто подобное новому виду спорта. Когда несколько десятков «юнкерсов» были таким образом сбиты, «коровы» стали летать на порядочной высоте и в сопровождении истребителей.
Тяжелое было время. Люди худели и слабели. Немцы разбрасывали листовки, а по ночам включали громкоговорители — заводили брехню о безнадежном положении Красной Армии и приглашали сдаться в плен. «Вы отрезаны и окружены со всех сторон… — болтали гитлеровские пропагандисты. — Вам не могут подвезти ни продовольствия, ни вооружения. Вы живете впроголодь, а скоро будете голодать. Вам все равно придется погибнуть в этих болотах, где никто не может вас спасти. Зачем гибнуть, когда вы еще можете спасти ваши жизни? Кончайте эту бессмысленную борьбу, сложите оружие и сдавайтесь в плен! Командование немецкой армии гарантирует вам вежливое обращение. Вам будет обеспечено хорошее питание, и каждый из вас может вернуться к своей семье и выбрать себе подходящее занятие. Не медлите. Сделайте это, пока еще не поздно».
Они искушали голодных стрелков шоколадом, сигаретами и всеми благами ограбленной Европы. Но как только начинали трещать немецкие громкоговорители, из наших окопов раздавался дружный ответ: «Полезай сам в петлю! Погоди — скоро мы тебе опять надаем по морде!»
Острый клин, вбитый в линию немецкого фронта, не отодвигался, не крошился. Как алмазное острие, он врезался в грудь противника, когда тот кидался в атаку.
Аугуст Закис уложил под куст одежду и в одних трусах побрел по мелкой речке. Вода была еще холодная и мутная, ноги живо покраснели, все тело покрылось гусиной кожей. Низко нагнувшись, он запускал руку по самое плечо в воду и обшаривал каждое углубление под берегом, разрывал каждую норку, не обращая внимания, если ее обитатель больно щипал за палец.
— Вылезай, будь другом, — бормотал юноша, вытаскивая на свет божий крупного рака. Тот, сердито поводя усами, неохотно отправлялся в мешочек, который висел у Аугуста на груди. — Довольно ты подремал и побездельничал. Теперь по крайней мере доставишь человеку удовольствие. Мы тебя съедим, рачок, сегодня же вечером съедим. Должен бы понимать, что с пайком у нас обстоит неважно. А жить надо, иначе кто же будет бить фрицев? Вот и получится в конце концов, что и ты помогал нам воевать. За это мы будем тебя вспоминать до конца жизни.
Так, разговаривая сам с собой, трудился Аугуст. Наверно, за последние годы никто не ловил раков в этой речке, иначе откуда могло взяться такое обилие их? В течение часа Аугуст поймал около пяти дюжин. Мешочек наполнился, зато раколов посинел от холода. Выбравшись на берег, он крепко завязал мешочек и попытался согреться вольными движениями. В военном училище Аугуст считался чуть ли не первым гимнастом: присесть пять раз подряд на одной ноге и выжать свой вес или, уцепившись одной рукой за штангу турника, подтянуться до подбородка — было для него пустяковым делом. Теперь гимнастика не доставляла ему никакого удовольствия. Движения получались вялые, медлительные. Аугуст критическим взглядом оглядел себя. Слишком мало мяса осталось на костях.
— Ничего, — сказал он себе. — Все это мы еще вернем. Вот поживем недельки две на хороших хлебах — опять обрастем мясцом и некуда будет силу девать. Но такому дохляку, как я сейчас, нельзя и нос показывать ни на один стадион.
Кто бы мог подумать, что еда такое важное дело? А вот стоило походить несколько недель с полупустым желудком, и из головы не выходит мысль о пирожках с мелконарубленной ветчиной, оладьях, простокваше с творожными клецками и других вкусных вещах, которые мать подавала на стол по большим праздникам. Можно и чего-нибудь попроще: кусок черствого черного хлеба, например, жидкой путры [18] или соленой салаки с картофелем…
18
Путра— ячневая каша, разбавленная простоквашей.
Ловлей раков пришлось заняться в принудительном порядке. Не то чтобы кто-нибудь прямо приказывал Аугусту лезть в холодную воду и шарить по рачьим норам. Но если нет другой возможности помочь любимому человеку, поневоле полезешь. Когда начались затруднения с продовольствием, большинство командиров стало отдавать свой офицерский паек в общий котел. Так поступали Силениек, командир батальона Соколов, Жубур, Петер Спаре, так делал и Аугуст Закис. Это увеличивало паек стрелков в лучшем случае на несколько граммов. Но дело было, конечно, не в граммах, а в чувстве братства и единства, связывавшем и командиров и бойцов перед лицом тяжелых испытаний.