Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
Карклису становилось грустно, когда он слышал смех молодых моряков: они ведь еще не понимали, что их ожидает впереди, поэтому и радовались успехам пароходной компании, ее блеску. Когда Бривкалн приобрел новый пятиэтажный дом на Гертрудинской улице, они шли полюбоваться на него — так гордо стоял он во всем своем великолепии, с маленькими башенками на углах и балконами на всех этажах. Они даже чувствовали какую-то гордость, словно дом этот принадлежал им…
И вот когда «Дзинтар» снова пришел в Ригу, старый Карклис заштопал дыры на брюках и старой рабочей блузе и явился на пароход, где еще служило несколько его товарищей. Пока выгружали уголь и принимали новый груз, старого Карклиса пустили в каюту кочегаров. Надо было мыть посуду, подметать пол и присматривать за огнем в печке. На две недели он был обеспечен хлебом и кровом. Когда пароход должен был снова выйти в море, кочегары положили в мешок старика черствый хлеб, немного маргарина и пустые бутылки из-под водки. Какой-то матрос отдал Карклису свою старую куртку.
— Жди нашего возвращения и приходи снова, — говорили моряки, прощаясь со старым товарищем.
На трапе Карклис встретился с капитаном. Он приветствовал его.
— Ну, как живется, Карклис? — покровительственно спросил капитан.
— По-всякому, господин капитан, как придется… — пробормотал старый кочегар, смущенный тем, что капитан не забыл его. Еще более смутился Карклис, когда капитан стал рыться в жилетных карманах и набрал лат мелочью.
— На, возьми… Жаль, что больше нет с собой.
Это неплохо получилось, ведь на берегу стояло много людей: сам Бривкалн, судовые маклеры, родные и близкие моряков, пришедшие попрощаться. Капитан, самодовольно покрякивая, поднялся на мостик. Старый Карклис, переполненный благодарностью, отошел в сторону от толпы провожающих и присел на сваю.
Отдали концы. Буксир повернул судно по течению, на баке и на берегу замахали платочками. Бривкалн поглядел, как его собственность медленно двинулась в открытое море, сел в лимузин и уехал. Группа провожающих понемногу рассеялась. Родные моряков разошлись по домам, чтобы через несколько недель ждать писем. Все разошлись… Только старый одинокий моряк сидел на свае и, пока вдали маячил темный силуэт парохода, провожал его глазами. Никто не знал, как дорого ему было уходящее судно. На нем он снова после долгого перерыва почувствовал уют морской жизни, спал на теплой койке, был сыт, слушал веселые, задорные речи молодых парней и старых моряков. Теперь этого нет. Впереди суровая, безжалостная зима, голод, попрошайничество и ночи без крова. Когда вернется «Дзинтар»? Через месяц, следующей весной, может быть через год… А за это время… за это время что станется с тобою, старый Карклис?
Пустая гавань застыла в мертвой тишине. По гладким камням, как тени, скользили сутулые фигуры людей. Все они поглядывали в сторону моря. А море молчало, дым не поднимался над горизонтом, ни одно судно не приближалось к тихому, замершему городу. Далеко, в других морях, дымились пароходные трубы, из порта в порт устремлялись потоки товаров, накапливались ценности, росли капиталы, новые дома вырастали вдоль улиц, на бирже менялись курсы. И каждый день какой-нибудь капитан в той или иной гавани земного шара говорил кому-нибудь из тех, кто сжег в постылом рабстве свою жизнь: «Вы слишком стары…»
Волки загрызают своих состарившихся, больных товарищей. Сытые же люди предоставляют другим людям право — погибать самим. Это называется у них гуманностью.
1933
Полуночное чудо
Вечером под Новый год, по дороге, которая сворачивала с шоссе и вела через болотистый ольшаник, шел человек среднего роста, лет тридцати с небольшим. Он был одет в светло-серое зимнее пальто, голову его покрывала пушистая кепка, шея была повязана полосатым шелковым шарфом. Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, он шел подмерзшей топкой дорогой неторопливо, как бы прогуливаясь, и пытливо вглядывался в лица редких прохожих. Появление чужого человека в этой уединенной местности и странный интерес, проявляемый им к каждому встречному, возбуждали любопытство людей, но он ни с кем не говорил. Медленно, уверенно, будто здешний старожил, шагал он через болото. Приближаясь к домам, он еще более замедлял шаг и внимательно разглядывал их.
Дойдя до середины болота, где возвышался недавно построенный дом инвалида войны Русиня, он в замешательстве остановился и долго изучал окрестности.
Слева к болоту прижимался длинный вал блуждающих дюн. Полоса песков широким четырехкилометровым фронтом наступала на болотные топи, год от году продвигаясь вперед. Стволы старых ольх, росших у подножия дюн, были наполовину занесены песком. Местами деревья были погребены под песком почти целиком — так, что торчали только верхушки.
Прохожий успокоился. Все было прежним, его смущал только этот новый дом. Он подошел к забору, подождал, пока кто-нибудь выйдет на лай собаки. Хромая, к нему приблизился новый хозяин.
— Не будете ли вы так любезны сказать, куда ведет эта дорога? — спросил незнакомец, произнося слова с иностранным акцентом, слегка картавя.
— Она идет к дому лесника Гриестина, — отвечал Русинь. — Это около двух километров отсюда. Но если вы хотите добраться туда, не сворачивайте по дороге влево — она кончается на краю болота у дюн, где избушка Лазды. А куда вам нужно пройти, сударь?
И Русинь подошел поближе к калитке, очевидно желая завязать более обстоятельный разговор. Незнакомец приподнял кепку и поблагодарил.
— Совершенно верно, мне как раз туда и нужно… — проговорил он, уходя.
— Куда, к Лазде или к Гриестину? — крикнул вслед ему инвалид.
— Да… — ответил незнакомец, не оглядываясь.
«Странный человек, — подумал новосел, возвращаясь в дом. — Поди знай, что ему на самом деле нужно…»
Незнакомец дошел до перекрестка и свернул налево. Начало смеркаться. Стая ворон располагалась на ночлег в ветвях болотной ольхи. Ветром мело сухой снег. Местами на дороге образовались сугробы. Путник шел до тех пор, пока не заметил у подножия дюн слабо светящийся огонек — он тускло мигал, то вспыхивая, то совсем исчезая, когда снежная завеса сгущалась. Остановившись, путник поглядел на карманные часы.
— Еще рано… у меня много времени… — прошептал он и повернул обратно. Так он ходил взад и вперед — до перекрестка и назад к дюнам. Наступила ночь. Над вершинами деревьев взошла луна и замерцали звезды, издали доносился слабый шум моря. Путник продолжал свою уединенную прогулку, временами поглядывая на часы.
У самых дюн, наполовину занесенная песком, стояла старенькая, полусгнившая избушка с провалившейся крышей. Там жил старый Лазда с женой и слепым сыном Юрием, потерявшим зрение во время взрыва в каменоломне.
Накануне Нового года хозяйка подоила козу — единственную свою скотину — и испекла в золе картофель. Тяжелые времена настали для этой заброшенной семьи. Летом не было никаких заработков. Старики собирали грибы и ягоды и носили на продажу в Ригу. Осенью недели две они были заняты уборкой картофеля у соседей, а Юрий плел корзины и изредка зарабатывал несколько латов для приварка.
Козье молоко и картофель были единственной надеждой и пищей в течение зимы.
За ужином огня не зажигали — света хватало от печки. Они сидели освещенные красноватым отблеском, катая в руках горячую картошку, разламывая ее пополам, дули на ее мучнистую мякоть, чтобы скорее остывала, потом макали в соль, насыпанную матерью на стол. Слепой Юрий не мог нащупать соль, и его картофелина часто касалась голой доски стола, но он ничего не говорил и ел без соли. Наконец, мать заметила, что соль была насыпана слишком далеко. Она захватила щепотку и, высыпая ее на край стола, где сидел слепой, сказала: