Собрание сочинений. Том 1. Лирические произведения

Кирсанов Семен Исаакович

Зимняя восторженная

Снега! Снега! Меха! Меха! Снежинок блеск! Пушинок свет! Бела Москва, тиха, мягка, подостлан пух мехов Москве. Тяжел, колюч кожух-тулуп, но верхних нот нежней енот. Тулуп бредет в рабочий; клуб, енот с бобром: — Куда? — В кино! Синей, синей полет саней, в морозном дыме мчит рысак, и дом синей, и дым синей, и ты синей, моя краса! Снега — сверкнут, меха куснут, свернется барс, ввернется рысь! Прилег сугроб на снег уснуть, но снова бег, но снова рысь! Мороз, мороз! Кусни, щипни, рвани за ухо, за нос хвать! Пусть нарасхват снежков щебни тебе залепят рот, Москва. Чтоб ты была тиха, бела, чтоб день скрипел, снежон и бел, чтоб

мерзли в ночь колокола, чтоб звезды тронул школьный мел. Пускай блеснут снега, меха на зимний свет, на белый цвет. Бела Москва, тиха, мягка, подостлан пух мехов Москве.

Девушка и манекен

С папироскою «Дюшес» — девушка проносится. Лет примерно двадцать шесть, пенсне на переносице. Не любимая никем (места нет надежде!) вдруг увидит — манекен в «Ленинградодежде». Дрогнет ноготь (в полусне) лайкового пальца. Вот он девушке в пенсне тайно улыбается. Ногу под ногу поджав, и такой хорошенький Брючки в елочку, спинжак, галстушек в горошинку. А каштановая прядь так спадает на лоб, что невинность потерять за такого мало! Вот откинет серый плащ («Выйди, обними меня!»). Подплывает к горлу плач. «Милый мой! Любименький!» И ее со всей Москвой затрясет от судорог. Девушка! Он восковой. Уходи отсюдова!

Гулящая

Завладела киноварь молодыми ртами, поцелуя хинного горечь на гортани. Черны очи — пропасти, беленькая челка… — Ты куда торопишься, шустрая девчонка? Видно, что еще тебе бедовать нетрудно, что бежишь, как оттепель ручейком по Трубной. Всё тебе, душа моя, ровная дорожка, кликни у Горшанова пива да горошка. Станет тесно в номере, свяжет руки круто, выглянет из кофточки молодая грудка. Я скажу-те, кралечка, отлетает лето, глянет осень краешком желтого билета. Не замолишь господа никакою платой — песня спета: госпиталь, женская палата. Завернешься, милая, под землей в калачик. Над сырой могилою дети не заплачут. Туфельки лядащие, беленькая челка… Шустрая, пропащая, милая девчонка!

Разговор с бывшей

Не деньга ли у тебя завелась, что подстриглась ты и завилась? Вот и ходишь вся завитая, и висок у тебя — запятая! Будь любезен, ты меня не критикуй, у меня полон денег ридикуль. Я Петровкой анадысь проходила и купила ридикуль из крокодила. Будь любезна, расскажи про это мне: не стипендию ли класть в портмоне? Или стала ты, повыострив норов, получать гонорар от ухажеров? Подозрительный ты стал, дорогой! Он мне нужен для надоби другой — а для пудреницы, хны и помады и платочки чтобы не были помяты. Ты не прежним говоришь языком, да мое тебе слово — не закон, этих дней не оборвать, не побороть их! Разойдемся ж, как трамваи в повороте! Белофетровой кивнула головой, помахала ручкой — замшей голубой, отдала кондуктору монету и по рельсам заскользила — и нету!

Нащот шубы

У тебя пальтецо худоватенькое: отвернешь подлицо бито ватенкою. А глядишь, со двора — не мои не юга, а твои севера, где снега да вьюга!.. Я за тайной тайги, если ты пожелашь, поведу сапоги в самоежий шалаш. А у них соболей — что от них заболей! А бобров, а куниц — хоть по бровь окунись! На ведмедя бела выйду вылазкою. Чтобы шуба была, шкуру выласкаю. Я ведмедя того свистом выворожу, я ведмедю тому морду выворочу. Не

в чулках джерси, подпирая джемпр, — ты гуляй в шерсти кенгуров и зебр, чтобы ныл мороз, по домам трубя, чтоб не мог мороз ущипнуть тебя.

Ей

Я покинул знамена неба волости узкой, за истоками Дона, коло Тростенки Русской. И увез не синицу, но подарок почтовый, а девицу-зеницу за глухие трущобы. И не поезд раскинул дыма синие руки — и, закинув на спину, вынес тело подруги. Волк проносит дитятю мимо логов сыновних, мимо леса, где дятел — телеграфный чиновник. То проточит звереныш ржи заржавленный волос, то качнется Воронеж, то — Репьевская волость! Хорошо ему, волку, что она, мимо гая, на звериную холку никнет, изнемогая.

Грузинская

О, Картвелия целит за небо, пули легкие дальше не были. В небо кинемся амхинагебо, двинем в скалы на взмахи сабли. Чика красного, чика белого, Чиковани и Жгенти, чокнемся! — Сокартвелоши ми пирвелад вар! — Говорю я, ко рту рожок неся. Зноем обдал нас город Тбилиси. Хорохорятся горы голубо. Дождь на Мтацминде, тихо вылейся и до Майдани мчи по желобам…

Любовь математика

Расчлененные в скобках подробно, эти формулы явно мертвы. Узнаю: эта линия — вы! Это вы, Катерина Петровна! Жизнь прочерчена острым углом, в тридцать градусов пущен уклон, и разрезан надвое я вами, о, биссектриса моя! Знаки смерти на тайном лице, угол рта, хорды глаз — рассеки! Это ж имя мое — ABC — Александр Борисыч Сухих! И когда я изогнут дугой, неизвестною точкой маня, вы проходите дальней такой по касательной мимо меня! Вот бок о бок поставлены мы над пюпитрами школьных недель, — только двум параллельным прямым не сойтись никогда и нигде!

ТБЦ

Роза, сиделка и россыпь румянца. Тихой гвоздики в стакане цвет. Дальний полет фортепьянных романсов. Туберкулезный рассвет. Россыпь румянца, сиделка, роза, крашенной в осень палаты куб. Белые бабочки туберкулеза с вялых тычинок-губ. Роза, сиделка, румянец… Втайне: «Вот приподняться б и „Чайку“ спеть!..» Вспышки, мигания, затуханья жизни, которой смерть. Россыпь румянца, роза, сиделка, в списках больничных которой нет! (Тот посетитель, взглянув, поседел, как зимний седой рассвет!) Роза. Румянец. Сиделка. Ох, как в затхлых легких твоих легко бронхам, чахотке, палочкам Коха. Док-тора. Кох-ха. Коха. Кохх…

Бой Спасских

Колокола. Коллоквиум колоколов. Зарево их далекое оволокло. Гром. И далекая молния. Сводит земля красные и крамольные грани Кремля. Спасские распружинило — каменный звон: Мозер ли он? Лонжин ли он? Или «Омега» он? Дальним гудкам у шлагбаумов в унисон — он до района Баумана донесен. «Бил я у Иоанна, — ан, — звону иной регламент дан. Бил я на казнях Лобного под барабан, медь грудная не лопнула, — ан, — буду тебе звенеть я ночью, в грозу. Новоград и Венеция кнесов [2] и амбразур!» Била молчат хвалебные, медь полегла. Как колыбели, колеблемы колокола. Башня в облако ввинчена — и она пробует вызвонить «Интерна — ционал». Дальним гудкам у шлагбаумов в унисон — он до района Баумана донесен.

2

Кнес — «потолочное стропило», см. князек. Примечание сканериста.