Братья и сестры! Градовая туча яблоневых садовСлишком огромна, чтобы в ней отыскатьДерево, под которым мы были зачаты.Гулякам с перебродившими флягами фруктовКаждая яблоня кажется домом,Каждое дерево – местом рожденья.Не к миру я призываю обретших оплотУ разных деревьев, у разных религий и вер –Ведь не мира мы ищем…Но если в нашей борьбе проливается кровь –Пусть красиво прольется она,Как волосы на свадебную кровать.Поскольку нельзя нашим детям оставитьВосковые фигуры уродства!И если есть мертвые в нашей войне –Пусть в глазницах у них аметисты сверкают,И алмазы – их пот на висках.Только в красоте нашей смерти на вечно неправой войнеЗалог нашего возвращения к корнюПрадерева цивилизации.И если часы, похожие на луковицу глаза,Неумолимо двигают стрелки к моменту исчезновения
нашего –Пусть оно будет подобно вознесению Илии –В искрах и фейерверкевечно горящегоРазума человечества.
«Неумение петь похоже на морскую медузу…»
неумение петь похоже на морскую медузу:концентрат жгучей силы в слизи бессильнойнеумение петь зажимает нам рот,полузаглоченное в гортань,расцветает у нас на пальцахи уже проникло в наши песнии в смуглые животы наших женщиннеумение петь делает грубой нашу улыбку:подобие дынного ломтика в блюде лицанеумение петь в этот век –неуменье запеть:Нет! Петь мы умеем –чистота ладоней плющавысыпает в лоток наши улицы и одеждуи приподнимает ветер над землейна сосках Королевы Танца!И очистит все дождь!Только что в капле был человек,высокий, мрачный, бородатый, перевернуто отраженныйно капля упала, и он исчез:Человек, Который Растворился
Чекасин
он пьет клюквенный морс,он принимает аспирин,он сбивает лихорадкуснегом вместо перинего душа – это левна пылающей крышеон дует каждый вечер в раскаленную медьон не может обжечься, он не может сгореть –его температура значительно выше
Воспитание рук
огромные неистовые руки свесивиз прорези окна, ты загребаешьцветастый хлам секунд в свой музыкальный ящиктам музыка от стенки к стенке бродитс огромным круглым животом,и плачет, и тоскуета ты сгребаешь время под себяи падаешь в слезах на времяи высидеть теплом своим мечтаешьптенцов крикливых синей птицыа иногда ты вместе с ней лежишь на этой груде,пытаясь оплодотворить секундыно только пыль – ответ твоим усильям,и все возможное богатство умираетпод тяжким грузом неразгаданных часови ностальгия под слезами размокает,как хлеба кус, забытый под дождемно времена воспитывают руки:они хватают лишь понятные секунды,в ее глаза глядишь ты с сожаленьем,а жизнь идет – с тобой и без тебяи розовый фонтан хватает вязь секунд, разбрасываетвсем свой рот жемчужныйи за окном тюремной камеры душисвершает чудо – то, что ты не смог свершить,вдыхая запахи колосьев и колен
Блюз
липкие пальцыскользнули по трепетной гранимеж музыкой и молчаньеми балансируют, работая без сеткипод стеклянным колпакомначинаются вечерние жалобына недоступную прозрачностькандалы избитых аккордоввлачатся по дороге,вымощенной благими намерениямиведро водылетит в бесконечный колодец,приближаясь к холодной душетам на днепо старой железнодорожной насыписо снятыми рельсами,раздвигая улыбками сумерки,идут под кедраминезаметные привидениякристальный мотивваляется в этой пылиэтот странный блюзгорькой сигаретыподобен томительному ожиданиюответа на апелляциюнечего ждать –достаточно представитьмужчину и женщинув комнате,где радужная полоскатомительно застылана пластмассовом диске,непокорная мотору проигрывателялипкие пальцы,путаясь в хитросплетениях струн,выводят душу к ивам, смотрящимся в рекупервую росуосмелишься ли нарушитьмыслями о любви?господствует блюз, липкие пальцыскользнули по трепетной гранимеж музыкой и молчанием
«Сделайте мне комнату…»
Сделайте мне комнату,безобразную и кривую,холодную, нетопленную, нежилую.Вас поблагодарю я.Дайте мне сделать спутницейгрязную, похотливую,глупую, недостойную и нетерпеливую.Стану я лишь счастливее.Дайте мне сделать фатумомгорькое, искореженное,вечно неблагосклонное, каждый час тревожное.Вам ведь это несложно, а?Потом вы, конечно, спросите:«Зачем ты с таким усердиеммолил у нас это месиво, это крошево?» –Вы отдали мне задешевоЗнак бессмертия.
Ecce Homo
Найди и выбери нечто яростное.В клетку не запирай. Подвергайся его укусам.И плечи и грудь подставь.Вырабатывай иммунитет.И отдайся, позволь попрать самое себя.И в утробе ярости перевоплотись,движимый ей даже в неподвижности сна –воздавай великую дань яростии шепчи ей: «Праведна. Праведна. Праведна».О, как она тебя будет бить и метать!Куда не закинет! Терпи и надейся.Пока указующие взгляды не обратятся к тебе:– Смотрите, вот он грядет со своей яростью!– Смотрите, вот он идет!– Ecce homo.
«Мой пупок – это фикция. Еще не разрезана…»
Мой пупок – это фикция. Еще не разрезанаТа пуповина, которая с чревом мира связала меня,Хотя готов уже пепел, чтобы присыпать разрез(как это делают эскимосы).Я еще не рожден (опасаюсь, что мненикогда не родиться).В состоянии эмбриональном, ощущаясвои атавизмы,Я рвусь из чрева века во всю беспредельность,Но ХХ век узкобедрым родился.Как Нью-Йорк моментально без света остался,И лифты заснули в колодцах, проеденныхв сыре домов,Так нет электричества в домах моего рассудка.Труден спуск по пожарной лестнице.На первый этаж я рвусь, где подъездОбещает выход на летнюю улицу,Поджаренную как картофель.
«Сон и розы, волнующе-яркий муслин…»
Сон и розы, волнующе-яркий муслин.Ты лежал, источая дурман под ногами,словно пиво – томящийся солод – никто не открыл.На шестнадцатый год откровений достигнув,на семнадцатый их откровенно прокляв,все постигнув (скорей, ничего не постигнув),лишь в одно, несомненно, ты верил всегда:в крючкотворство смешное игры стихотворной.Бесконечнострунная гитара чернобыльникаплыла вечером под пальцами проворнымиголосистого и сладостного ветра:и смерть постиг ты, не дойдя до смерти,и паутину на воде кристальной лужи,закованной в янтарь прозрачной стужей.И пальцы яростно сжимались возле горлажеланием пересыпать песоки бесконечно наблюдать его паденье –как каждая песчинка, убегая,уносит дактилоскопию теплоты.Лишь на каких-то волхвов уповая,бесплодно открывающих твою звездув тщедушный телескоп,ты, тихим вечером безмолвно проплывая,терновникам и лаврам подставлял свой лоб,на неизвестных вечности волхвов лишь уповая…Терновникам и лаврам….Бесполезно мудрый лоб…
Шарлатаны
Хой, в деревню телега въехала!Значит, снадобья в ларцах иссякли,Значит, столпятся лица болезныеУ двери фургона, где застиранный какадуЩиплет перышки на заду.Шарлатан Мар-Абу, доктор медицины,Мандрагору привез и другие medicinae:Яд змеиный и лакрицу,Корень руты и корицу.Подгулявшая девица,Хочешь ты освободиться?А карга – омолодиться?Все у нас! Лишь у нас!И мартышка голубая,шкура монстра из Китая,Лакуеху – черный знахарь,Натуральный папуас!Это маленькое лэ я слагаюВ пользу шарлатанов –Усталых работников истинного милосердия,Везущих в своих фургонахИстинное освобождение,Оргиастическое упоение надеждой.Старый Болонэ! Сейчас на гнутой спинеКолдовского горшка пишется тебе приговор –Тебе и твоей драгоценной склянкеС sal mirabilis.Нет, не от микробов проистекают болезни,Не от микробов, которых никто и не видел,Кроме лиц, кровно в этом заинтересованных,А от неверия шарлатанам.Да, пусть это тебе не кажется странным –мы тоже шарлатаны:Шарлатанская наша поэзия,Шарлатанская наша жизнь,Доверившаяся мыслям и цветамТам,Где силу имеютЛишь амбиции и инвестиции.И эти юные души,Слившиеся в единении,Использовав моментНебрежного отсутствияРодительской власти,Верящие в свое всевластиеВ сиреневом сиропе города,Вливающемся густым потокомВ пыльные окна старой квартирыНа центральной улице –Тоже носят значки нашей тайной службыНа отвороте лацканов тел обнаженных.О шарлатаны! Шарлатаны!Целый мир шарлатанов,Плененных злымиЦиркулем и Весами.
Теплый день
кладбищенские парочки, целуясь,свивают гнезда около крестови вот цветы душистые мостововеяли дыханьем стебли улициз окон, с языков ковров и простыней,свисают капли испаренной влагизеленою оберточной бумагойукрыты сучья голые аллейпокачивая бедрами, плывуткак дым над пламенем курящиеся взоры,и тело белое расплавленной просфорыпошло на пищу розовым червямут'oк протягивая сквозь основу,летит на крыльях возгласов судьба,и ландышевый перьев блеск, слепя,соединяет и разъединяет сновабесформенные губы и сердцав соитиях, проклятьях, буффонаде,и пеной у пророческого ртазастыла уличная толкотня,и туча вечера, кончаясь звездным градом,выталкивает нас на лунный круг,качающийся на снегу постели,как в круг перед судом – куда нас занесло?куда мы, одинокие, летели?