Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
— Assez, assez, m-r Picardot! [33] Ступай! Ступай, распустил язык-то, еще и советовать… туда же…
Француз, не обидясь, закивал головой и торопливо сунул монету в истертый кошелек. Когда лекарь, галантно откланявшись, вышел из комнаты, Гаврила Семеныч расхохотался, добродушно, от полного сердца:
— Вот обезьяна французская! Язык без костей, мелет и мелет, старая карболка!.. И с чего ты его обедать оставила, Машенька?
— Но как же? Лекарство его мне облегчение дало. В благодарность и обедать оставила.
33
Хватит, хватит, господин Пикардо! (франц.).
— А чего он дал-то тебе?
— М-м… да он так… знаешь, внушением… Ты же знаешь, как он умеет успокоить и в равновесие чувства привести… Но все-таки ты уж немного нелюбезно, Габриэль, с ним… Как-никак он эмигрант, страдал из-за якобинцев.
— Тьфу-у! Да что мне с ним, голоштанником, дружбу вести? Да ежели бы его, старую поганку, на гильотину вместо его величества, прекрасного короля Франции Людовика, положил, да в придачу еще целую связку таких фертов, так история от сего только бы выиграла. Я, когда смотрю на сию человечью дребедень без чинов, без роду, чувство святого гнева испытываю, как сие случилось, что они вот спасены, а семейство Людовика шестнадцатого погибло горестно и бесславно.
Гаврила Семеныч вздохнул и старчески-раздраженно сказал:
— И-и, прошу тебя, Машенька, сего болтуна к столу не приглашать никоим образом!
Степан очищал садовые дорожки и увидел в открытые ворота, как к начальникову дому сворачивает белая пара майора Тучкова. Майор сидел прямо, высоко подняв голову. Два солдата стояли на запятках.
Степан вдруг отбросил лопату. Вмиг подумалось, что в переднюю сейчас наверняка выйдет Веринька. Недавно она жаловалась на Тучкова.
Степан, отряхиваясь на ходу, побежал в свою комнатушку, накинул камзол, надел парик и широкими шагами на цыпочках, через нижний коридор, прошел парадную лестницу и притаился за занавесью.
Майор стоял перед зеркалом, поправляя одной рукой золотой эфес, а другой подкручивал черный ус, вполголоса спрашивая играющим тоном:
— Утверждаешь, что ее превосходительство дома?
Веринька отвечала, опустив голову.
— Да-с. Дома.
Майор отошел от зеркала и, раскачиваясь стройным, затянутым в мундир станом, спросил в нос:
— A-а как на французском диалекте будет: я… вас… обожа-аю? Ну?..
Веринька прошептала:
— Je vous adore.
Майор вдруг оглянулся воровато и хищно:
— Да из тебя ч-чудная метреска выйдет…
И майор, прищелкнув языком, протянул вперед руки… Но… тут же отшатнулся назад — твердая рука отбросила его к окну. Веринька тихо вскрикнула.
Майор на миг опешил, широко открыв рот. И вдруг прыгнул на дюжего гайдука, вцепившись смуглыми пальцами в малиновый камзол.
— Что с-сие обозначает, а? Х-хам!
Степан легко снял его руки со своих плеч и сказал громким шепотом, впиваясь разгоревшимися глазами в бледное от бешенства лицо майора:
— Сия девица — невеста моя… Нельзя ее трогать!
Веринька испуганно упорхнула в комнаты.
Майор не нашелся сразу и только прошипел вслед:
— Т-ты… холоп мерзкий… ответишь за бунт! Уф!
Так и вошел майор в гостиную, дергаясь красивым смуглым лицом. Холодно поздоровался. Крепко придерживая эфес и по-военному сдвинув ноги, высоко поднял кудрявую черноволосую голову и отчеканил:
— Не имею силы ни говорить, ни пребывать с достоинством в доме сем, ваше превосходительство! Ваш слуга мне оскорбление нанес… Дворянин хладнокровно сего перенести не может…
Гаврила Семеныч, даже не дослушав рассказа, бешено зазвонил в колокольчик.
— Степку сюда, Степку! Ж-жив-ва!
Весенние сумерки нежно голубели в комнате с пузатой, вышитой амурами и цветами мебелью. На высоком столике в бронзовой курильнице дымился благовонный порошок. Музыкально тикали на камине фарфоровые часы.
Гаврила Семеныч топал, орал на весь дом, скрипел зубами, словно изнемогая от бешенства:
— Ты… ведаешь, мерзавец, кой поступок совершил? А? Ты… отрепье… дворянина оскорблять? Да как т-ты см-меешь р-руку свою подлую класть на благородный мундир гвардейского офицера, а? От девчонки убудет, ежели господа ласку покажут?
Когда Гаврила Семеныч задохнулся от брани, Степан сказал деревянными губами:
— Веринька… мне люба… невеста моя…
Гаврила Семеныч раскатился громовым хохотом.
— Ах, ты-ы… Наказания достоин, а лезет с просьбой! Пшел!
Уже утомясь, нетерпеливо кричал кому-то в дверь, злобно раздирая синие губы:
— Дать ему полсотни розог!
Ломая маленькие руки с черными точками от иголок на кончиках пальцев, Веринька ползала на коленях перед Гаврилой Семенычем.
— Выше превосходительство! Отмените!.. Слезно прошу… Больно сие… полсотни… Ваше превосходительство!
Майор, щуря глаза на ее покатое, вздрагивающее плечико, лукаво пригрозил пальцем:
— А к чему себя несмеяной-царевной держать? Сие вовсе не к лицу!
Веринька и не слыхала его слов. Ее бледное лицо подергивалось, крупные тяжелые слезы катились по щекам.
— Ваше превосходительство! Я… я… прощенья прошу… прошу… кланяюсь…
Белыми кудерьками она припала к полу возле блестящих сапог Тучкова.
— Ваше… высоко… бла… городие!.. простите… кланяюсь…
Тучков, улыбнувшись, похлопал ее по плечу.
— Исправить невозможно. Пусть на будущее твой любезный должность свою помнит.