Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
— Кем же и на свету божьем вся работушка держится, как не нами?
Дни пошли такие, что каждый час с зари до ночи пьешь, как брагу, и будто расщедрилась жизнь, разжала железную свою горсть и выпустила всех на волю, как птиц из клетки.
Но многого и многого не хватало. Вот к осени пушнина в горных лесах зарезвится — как тут без пороха? Хоть и мягкие метели на Бухтарме, а дверь притворяй крепче, а для такого дела надо крепкие петли, гвозди, крюк, скобу… Да и избенка из камней и коры — невелика защита от непогоды. Лесу же кругом на горах — непочатые богатства: смолевая сосна и кедр, березонька, пихта, ива… Но что сделаешь голыми-то руками? Нужны пилы, молотки, топоры, гвозди. С лета свалили десятки бревен двумя пилами, что были у Удыгая, сломали даже пилы, такой оборот им дали большой. Работы непочатый край, а руки были голы.
Коровы на приволье и сочной траве доились обильно, ловилась рыба, в грубых печах из битого камня пеклись пахучие калачи, варилось рассыпчатое просо.
— Все есть, токмо железа нету!
— Оружья надобно во как!
— Без оружья чо?.. Зайца заваляшшого не убьешь!..
— Гвоздь, к примеру, велик ли?.. А вот бревно к бревну попробуй без его!
— Аль тоже молоток?
— Железа надо… Эх, надо!
Как-то вспылил Сеньча:
— Гнусят, гнусят, а сами ни с места! Коли надо — добывай!
Василий Шубников спросил:
— Грабить? Так, што ль?
Сеньча лихо размахнулся.
— А пусть и грабить! Эка страсть! Можа, знаешь, как добром добыть?.. Скажи, мил человек, не сумлевайся!
Сеньча явно смеялся над Василием.
Все согласно переглянулись. Сеньча говорил верно.
Степан спокойно протянулся на траве, большой, крепкотелый, поерошил густой курчавый клок волос над медно-загорелым лбом.
— Будто и впрямь не знамо нам, ребятушки, льзя ль нашему брату взгляда дружеска ждать?
— Пошел! — нетерпеливо крикнул Сеньча. — Киселя не разводи, паря!
Степан, провожая глазами меркнувшие к вечеру облака, сказал по-прежнему:
— На добру подачу не надейся!.. Откуда мы все, работны люди, убежали, там нас клянут, ненавидят смертно, а не токмо чтобы нам хоть долю малую дать… Следственно, мысль моя такая: надо брать силою… Без железа не проживем.
— Разбойство вроде… — несмело сказал кто-то.
— Бог-от что скажет?.. Чай, гнев нашлет… — поддакнул другой.
Выступил Марей, покачивая головой. Темное его лицо сурово посмеивалось.
— Брось вы про богушка-то… Кого он покрывает, батюшко наш небесный? Вот я на себе видел, как меня, покорного свово раба… средь самой молитвы и покаяния… он по башке вдарил… А терпенье мое в Бие утопло!.. Богушку-то оставьте на небеси — не до нас ему!
— Опомнись, окаянная душа!.. Себя в ад и нас туда же… Дьявол!..
Это молодой беглец-кержак Алешка не выдержал: уж очень страшно по вековым укладам бил Марей. Русоголовая Татьяна, румяная кержачка, вскрикнула испуганно:
— Не замай дедку, Алеха!
Но Марей не сердился. Только бровями подвигал тихонько, а на Алеху поглядел жалеючи.
— Э-эх, сосуно-ок! Горя-яч!.. Я уж откипелся. Баю тебе: терпенья чаша упиваема, а я темен, слаб, тварь приписная. Учут попы: молитесь, покорны будьте, сбудется просимое. Ладил я всю жисть мою, как попы учили, им-де от господа слова дадены… А коли я темен и сила моя в убыль идет, да не искушай мя, господи!.. Знай меру бремени моему… А он не узнал, не узнал, слышь?.. И где его найду? В поповской рясе?.. Поп меня разорил, а слова божьи баял. А может, и нет никакого бога-то, можа, он — россказни одни. А коли бы и был, то он не про нас, приписных тварей…
Марей высоко поднял седую, растрепавшуюся на ветру голову и, не скрывая своей важности и превосходства, оглядел замолчавшую толпу мрачно-гордыми глазами.
— Вот-ста, робятки, каки дела… Надобно нам добытчиками кому быть… Кто бает: грабить-де?.. Знамо, добывать для миру. Нету другой дорожки народушке, окромя как добыть где кольем, где дубьем. Эк, посчитай, сколь годов длится маята наша!
Марей сказал последнее слово.
Все оживились, вспыхнули, заговорили бойчее.
— Много тут внизу за лесами всякого люда ездит.
— Купчишки на рудники всяку рухлядь возют…
— Стражи у них нету… Я видал…
— А то в магазей на форпосты можно пробраться… Поглядеть, да и слетать. Шурнуть тамо ночью.
— А чо? Верно! В праздничное время казачье пьяным-пьяно.
Так и порешили. Но кто согласится голову подставить под саблю да под пистолет казацкий?
Встал опять Марей. Указал на себя просто:
— Имей на меня надежду. Я в добытчики. На коне сижу ладно.
Одернул рубаху Степан:
— Считай и меня. В случае насядут, от четырех отобьюся.
Василий Шубников потряс рыжими космами:
— И я в буйну кучу!
Быстроглазый, юркий Аким Серяков ударил себя в грудь и тоже вызвался. Пошли также несколько бывших рудничных ребят.
Не один глянул на Сеньчу, но Сеньча глазами водил в сторону и как-то затих весь. Подумали — не из-за Анки ли? Очень уж жалобно и умоляюще глядела она на Сеньчу.
Стали судить сообща, как начать «добытчикам». Судили спокойно, по-хозяйскому:
— Спервоначалу коней надо боле.
Прячутся, вьются, кошачьим следом идут над обрывом горные алтайские тропы… Идешь, идешь, глядь — серая мшистая стена камня. Пропала тропа, и будто кончен мир… Да, для того, кто не знает, тропа пропала. Но всмотрись, знакомец, в густоту мхов, в трещины камней и увидишь малый, точно заячий, след. Иди, куда он ведет тебя, лукаво-робкий и гибкий, цепляйся за камни, зорко смотри под ноги, дыши ровнее… И вот свернула тропа на поляну, и видно далеко цепи гор в пушистой бахроме зеленых лесов.