Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
Смешно надувая худые щеки, он вдруг сказал с самозабвенной важностью:
— О, велика ты, природа… flora altaica!
— О, велики вы, господин ученой ботаник!
Горный ревизор стоял на тропинке, в сером сюртуке, и щурился от солнца, забрав в руку изнеженный свой подбородок.
— Не надоест вам сия возня с букашками и таракашками?
Фирлятевский вспыхнул досиза и начал торопливо собирать все, бормоча:
— Что ж… Пристрастие большое к науке имею… Грешен-с… В сем отрада моя… От юности ни вину, ни картам подвержен не был… А вот наука ботаника-с…
Но ревизор уже повернулся к нему спиной и, оглянувшись по сторонам, согнул калачиком свою руку.
— Чаю, прелестнейшая, молодой даме не идет одинокой сей променад. Comment pensez-vous, ma gentille? [41]
Робко улыбаясь и радуясь, что может ответить, женщина притворно заупрямилась:
— Comme vous voulez, monsieur… Mais… j’ai peu de temps… [42] Я-с еще не кончила работу для ее превосходительства.
— О, какой язычок гибкой и нежной… Я совсем потеряю скоро голову от ваших прелестей…
41
Как вы находите, моя прелесть? (франц.).
42
Как вам угодно, сударь… Но… у меня мало времени… (франц.).
— А… ее превосходительство?
— О-о… Плутовка! Перезрелой виноград долго возле губ не подержишь. Ш-ш!.. Кто-то идет, моя куколка… Приходите завтра после завтрака к краю стены, туда, к соснам… А пока пусть полюбуются глазки сии скромным выражением моих чувств.
Сделал ручкой и исчез в кустах.
А Веринька с полуоткрытым ртом замерла над «презентом» ревизора. До того хорош подарок: малиновый дамас с черно-синими прожилками. Упругость, шуршание — замечательные. Ни в одной лавке барнаульской не найти такого шелка.
Весь день с утра Веринька, Вера Андреевна Залихваева, младшего канцеляриста жена, промечтала о том, как все модницы городские увидят ее в соборе в новом платье. Вспыхивая самолюбивым румянцем, думала:
«С зависти полопаются… А Мотя все будет охорашивать… Купил ли он щегла в спальню?.. Надо будет написать».
Шла на свидание с горным ревизором, с лукавой усмешечкой кивая полнотелому образу супруги Качки:
«Очень уж вы самонадеянны, ваше превосходительство!.. Думаете, ни на что я более не гожусь, кроме как ваши капризы выполнять… А вот вашего же предмета к себе привлекаю без усилий многих».
Вера Андреевна вдруг вздрогнула, изумленно раскрыв глаза: впереди, щелкая, свистел соловей.
«Экая прелесть!.. Соловушко!»
Невольно пошла на зов милой птицы. Соловей пел где-то в кустах, замирая в нежных переливах.
«Ах, ты, птичка божья голосистая!»
Вера Андреевна дошла до самого края стены.
Вдруг… оборвалось пение.
Через стену перескочил человек. Русобородый, большой…
— Родненька-а!..
И он обнял ее ноги, наступив на упавший из рук веер.
Она поняла все и шепнула, похолодев всем телом:
— Господи-и!.. Ты…
Горячие руки сжали тонкий стан в корсете, а серые глаза, неумолимо сияя, искали ее взгляда.
— Лапушка!.. Ты… ты… Стосковался… Люба моя… За тобой прилетел… Кони тут… Ну, да что ж ты!.. Не ждала? Я ране пришел… Вишь ты какая!.. Ну? Ась? Молви словечко, ну!
Лицо у него было темное от загара, мокрое от пота, грязное от пыли. Длинные уши его меховой шапки мотались. Ноги в меховых котах походили на ступни медведя. Борода и отросшие волосы обнесли его лицо жестким кустарником. Он был чужой, ненужный, страшный…
С усилием, будто не своими руками, женщина хотела разнять его жадные руки.
— Не надо… Боюсь… боюсь я…
Он блеснул зубами:
— Да ужли тут останемся?.. Сейчас вот тут товарищи мои с конями. Помчимся, словно ветер… Эй, коней готовь!
Над стеной вдруг встало темное, в седых космах, изрытое оспой лицо.
— Кидай ее сюда, Степанко!.. Я ее на коня донесу!
Корявый старик протянул огромные ладони, готовые раздавить ее, Веринькину, жизнь, как кусок сырой глины.
Вера Андреевна вскрикнула, грузно осев в пышных своих оборках. Горячая ладонь зажала ей рот.
— Ш-ш!.. Родненька… сгубить хошь?.. А ты, Марей, уйди… Вылез с рожей-то… Напугалась она, вишь… Ну!.. Держись за меня, долгожданная…
Ее подняло, как на волне. Под локтем стучало сердце бородатого, чужого человека. Вера Андреевна, не помня себя, взвизгнула пронзительно:
— Помоги-и-ите! Ра-аз-бой-ни-ки!
Спала волна… раздалась, уронила на землю… Земля же наполнилась гулом, свистом, уханьем, выстрелами.
Когда Вера Андреевна открыла глаза, уже вечерело. Она подняла голову и встретила веселый взгляд Гаврилы Семеныча. Вокруг постели стояли: Марья Николаевна, горный ревизор, Фирлятевские, офицеры, даже повар с поваренком.
— Ну, наконец-то очнуться изволила.
И Гавриша Семеныч поцеловал ее в лоб.
— Ну, ну! Радуйся, героиня наша!
Кругом о чем-то гудели, смеялись, о чем-то спрашивали.
Вера Андреевна обвела комнату одурманенным взглядом.
— Да что ж это было-то?..
— Хо-хо-хо!..
— Ха-ха-а-а!..
— Вот молодец!
И Гаврила Семеныч, поднося ей к губам стакан вина, сказал торжественно:
— Да ведаешь ли ты, глупенькая, какую услугу ты всем нам оказала? Благодаря тебе пойман негодяй Степка Шурьгин, бунтовщик и богопротивник, а с ним и двое беглых бергалов… Тихоня, думали мы, а ты вон как смышлена — в самый раз крикнула. Мерзавцы к коням. Я кричу солдатам: «Водки выкачу, лови!..» Солдаты коням наперерез… Стрельбу подняли. Один из негодяев, — щуплой такой, козявка, перевернулся, замер, в ногу ранило… Я тщусь Степана словить… Он было вот-вот коня поймал… Двум солдатам руки успел прокусить, подлец. Вот-вот на коня сядет… Ан, нет, подлая душа! И господь против тебя. Я выстрелил. Тр-рах! Ранило Степку в плечо… Старика же связать успели.