Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Коржов закладывает в огонь палец диска, снимает полушубок. Шум и разговор в кузнице утихают. Скрипит ручка меха, шипит пламя, вырывающееся длинными язычками из-под груды углей. Уловив момент, чтоб не перегреть, Михайло Потапович вынимает клещами из горна палец, склоняется над наковальней. Точно рассчитанными, несильными ударами молотка он насаживает палец. Пять минут назад ему не жарко было и в полушубке, а сейчас он в одном пиджаке, и на лбу его блестят капельки пота. Взгляд Коржова сосредоточен, напряжен, губы плотно сжаты — серьезный момент для репутации первоклассного мастера… Не давая пальцу остыть, Коржов бросает палец в перегоревшую жужелицу
— Ну, — торжествующе говорит Михайло Потапович, — рассыпался?.. Запиши, Петро Кузьмич! — обращается он к сопровождающему его колхознику из «Маяка». — Было б хоть на литру поспорить! Вот если переделаете так все диски — совсем другой сев у вас будет по прямолинейности.
— Да, придется, пожалуй, переделать, — соглашается немного смущенный Кандеев. — Спасибо, сосед, за науку.
У борон Коржов сразу берет ключ и начинает подкручивать туже все гайки на зубьях. Почти каждая гайка оборачивается в его руках еще раз, два.
— Что ж это вы не дотягивали? Не годится! Разболтаются на кочках.
— Да не может быть! — удивляется Кандеев. — Я сам проверял — хорошо было. Это ж ты тянешь не по-человечески.
Кандеев накладывает ключ на гайку, тужится из всех сил, но гайка дальше не подается. Коржов берет у него ключ и без особого напряжения обкручивает ту же самую гайку еще два раза.
— Слабо, слабо, сосед!
Все смеются, смеется сам Коржов, смеется Кандеев.
— Вот бы у кого силенки занять!
— На семерых хватило бы!
— Нет, Михайло Потапыч, — говорит Кандеев, — ты уж этого нам не засчитывай. Нельзя по твоей силе равнять. Ты у нас, может, один такой на весь Краснодарский край.
— Ладно, — усмехается Коржов. — Пусть не в счет. А вот это уже в счет, — поднимает он с земли борону.
Борона перекошена в раме, зубья кривые, не оттянутые. Все кузнецы недоумевающе пожимают плечами. Борона, как видно, совсем не была в ремонте. Как она попала сюда? Вероятно, кто-нибудь из бригадиров недавно нашел ее где-то и приволок сюда, в общую кучу.
— Ну, это нам неизвестно, как она попала, — говорит Коржов. — Дело ваше, разбирайтесь. — Он поднимает борону и швыряет через головы колхозников к дверям кузницы. — Вот там ей пока место. И не говорите никому, что на сто процентов инвентарь отремонтировали. Запиши, Петро Кузьмич! Ну, что у вас еще есть? Показывайте.
…На животноводческих фермах, куда пошли Сергей Замятин, Василиса Абраменко, свинарка Мотя Сердюкова и конюх Максим Петрович Дронов, собралось народу столько, что когда комиссия проходила по свинарнику или коровнику, за нею тянулся хвост сопровождающих от входа до выхода. Собрались здесь все колхозники, работающие на фермах, — доярки, скотники, свинарки, сторожа, водовозы.
Гости знали уже из рассказов своих колхозников, бывавших раньше здесь, что животноводство — самая отсталая отрасль в колхозе «Красный Кавказ». В этом им теперь пришлось убедиться воочию. Постройки им понравились — кирпичные, крытые железом, но — и только. Снаружи поглядеть — красиво, а внутри куча непорядков. Видимо, еще в первые годы коллективизации кто-то тут брался всерьез за развитие животноводства, а потом руководители сменялись, другие меньше стали обращать внимания на эту
— Где же Пацюк? — спрашивала Василиса Абраменко. — Разве ему не известно, что проверка происходит?
— Как не известно? Известно…
Не понравилась гостям ни МТФ, ни ОТФ. На молочной ферме скот грязный, тощий, продуктивность низкая. На овцеферме всего полсотни овец, громкое только название — ОТФ, и овцы плохие, всякая смесь, беспородные. Но пуще всего раскритиковали гости свиней, когда очередь дошла до СТФ, — мелкорослых, горбатых, на которых было больше щетины, чем сала.
Мотя Сердюкова поглядела на хуторских свиней, сокрушенно покачала головой и поджала губы пренебрежительно.
— Я считала, что простых свиней уже во всем свете нету, а они еще, оказывается, не перевелись. Ну зачем вы держите эту пакость? Не пора ли завести племенных?
Василиса Абраменко засмотрелась на одну рябую матку, длинноногую и поджарую, легкую в ходу, как гончая собака, и стала подшучивать:
— Не эту ли свинку мы гнали сегодня машиной? Ой, бабоньки, не поверите, какое чудо было! Стали в хутор въезжать, она, откуда ни возьмись, выскочила на дорогу и — поперед машины. Шофер жмет километров на шестьдесят, а она и того больше. Гнались, гнались, так и не догнали. Животы порвали было со смеху. Точь-в-точь такая ж рябая. Я говорила: вот кабы достать нам таких на племя — наши охотники ходили бы с ними зайцев ловить.
Сергей Замятин сказал:
— У нас если бы показать ее, так собрались бы все, как на зверинец. Подумали б — дикая.
А Максим Петрович Дронов ходил, заглядывал в базки и только молча плевался, чем окончательно вывел из терпения свинарок.
— На лысину бы нашему Пацюку плюнул! — сказала одна из свинарок, Авдотья Сушкова, сурового вида женщина, худая, высокая, с густыми, черными, сросшимися над переносицей, бровями. — Ему, черту, плюнь, может, пособится! — И, задетая за живое насмешками гостей, начала говорить горячо, возмущенно: — Вы, товарищи, не хвалитесь вашей скотиной, а скажите — руководители у вас хорошие. Да! Нам это тоже не очень приятно слушать. Кто б ни приехал на ферму — все издеваются над нашими свиньями. Зайцев гонять! От и Пацюк у нас такой, что с собаками его не догонишь и не сыщешь, — где он пропадает. Вот вам наглядно: заведующий животноводством, к нему комиссия приехала, а он сбежал, спрятался, должно быть, от стыда… Мы ему за племенных свиней голову уже прогрызли. Люди ездят, достают, — в совхозе вон продавали, в колхозах есть, надо только побеспокоиться. Как пень! Разве ему до этого?
Все стали изливать обиды на Пацюка.
— На голом цементе свиньи спят, и нечего подстилать, нету соломы. В степи гниет, жгут ее там, а сюда не подвозят. Разов сто уже говорили об этом Пацюку!
— И зачем только поставили его сюда? Совершенно не интересуется человек!
— Да нет, он сначала взялся было крепко, да скоро охолонул…
— Оторвался от массы. Головокружение получилось…
Среди колхозников, собравшихся вокруг комиссии, был дед Абросим Иванович Чмелёв, ночной сторож. Маяковцам, хорошо знавшим всех хуторян, Чмелёв был известен как человек невоздержанный на слово, злой, ругательный, но болеющий душою о хозяйстве.