Собрание сочинений. Том 1

Овечкин Валентин Владимирович

— Посмотрим!.. Надо вам открыть при колхозе стахановскую школу, как у нас. Имейте в виду, товарищи, не будете учиться — в самых задних рядах окажетесь. А плохо быть отстающим! О передовом колхозе и в газетах пишут, дети читают про своих отцов, матерей, какие они герои, девчата охотнее замуж идут в такой колхоз, в Москву люди ездят, почет им и уважение, а отсталых и куры клюют… Еще хотел я сказать, товарищи, о вашем животноводстве — совет вам дать, как направить дело. Про Никиту Алексеича не буду говорить, достаточно о нем сказано, у него, должно быть, и так уже в сапоги полно поту натекло. Нехорошо, конечно, получается. Знал я его как человека стоящего. Значит, разбаловался. Ну что ж, и от такой хворобы лекарство имеется. Тут Абросим

Иваныч правильно подметил насчет функций. На фермах, само собой, есть начальники — бригадиры, а тут еще заведующий всем животноводством. Я бы вам посоветовал упразднить эту должность — завживотноводством. Назначить подходящих людей на фермы — и все. И пусть ими непосредственно руководит правление, а еще лучше, если сам председатель больше будет вникать. Мы давно уже так сделали. У нас нет завживотноводством, есть заведующие фермами и больше никого. Они за свое дело отвечают, сами все обеспечивают, у них и тягло, подвозят себе все, что нужно, ну, а в случае чего, обращаются в правление.

— Как ты предлагаешь, Капитон Иваныч? — поднимается дед Чмелёв. — Чтоб, значит, ликвидировать Никиту?

— Ликвидировать. Должность его.

— Совсем?

— Совсем.

— Чтоб и не было?

— Ну да.

— А пожалуй, так оно лучше выйдет, — соглашается кто-то из колхозников.

— Значит, останется наш Никита — министр без портхвеля? — не унимается дед Чмелёв. — И куда ж его тогда?

— Да куда — можно в бригаду, на степь, хотя бы временно. Это очень хорошо помогает. Там функция известная, гулять некогда. У нас в прошлом году был такой случай с завхозом Катричем. Задурил парень, пьет и пьет каждый день, аж похудел от водки, черный стал, как земля, хрипит. Сняли его, послали в бригаду посевщиком. Поработал немного на свежем воздухе, обдуло его там ветерком — очухался. Через месяц прикинули на весы — на восемь килограммов поправился. Как на курорте. А то было совсем пропадал человек. Сейчас опять назначили завхозом.

Снова смех. Все оборачиваются к Пацюку.

— Никита Алексеич у нас сегодня именинник, — говорит Кандеев.

— А ему ж, бедняге, еще и дома достанется!

— Ну вот и все, товарищи, — кончает Капитон Иванович. — Как будто охватили полностью. Если будут вопросы — задавайте. В заключение передам вам пламенный большевистский привет от соревнующихся с вами колхозников «Маяка революции» и желаем всякого успеха. Но переходящего знамени вам, конечно, не видать как своих ушей.

Оркестр приготовился было сыграть туш, но последние слова Капитона Ивановича смущают капельмейстера: можно ли приветствовать такой выпад против них? Он вопросительно смотрит на своего председателя.

— Валяй! — машет рукой Дядюшкин. — Ничего не поделаешь — гости! Гостей надо уважать.

Гремит музыка, трещат аплодисменты. Елкин, красный, распарившийся возле жарко горящей лампы — «молнии», хлопает с сосредоточенным выражением лица громче всех…

В прениях после Капитона Ивановича выступают колхозники «Красного Кавказа», выступают еще гости, которым не пришлось говорить вначале. Собрание продолжается до глубокой ночи, бурное, необычное.

Максим Петрович Дронов не мастер на широкие обобщения. Он касается отдельных хозяйственных непорядков.

— Михайло Потапыч! Ты говорил, с инвентарем у них хорошо, стали, мол, на колеса, а вот сбруя ихняя никуда не годится. Мы смотрели — во всех бригадах на бечевках ездиют. Спрашивали их: «Кожи у вас есть?» — «Есть», — говорят. «А шорники есть?» — «Есть». Так чего же они не шьют новую сбрую? Или, может, у вас шорники такие, что боятся кожи резать — как бы не испортить?

Вскакивает шорник «Красного Кавказа» Федор Кравчук:

— А у вас — сбруя? Довольно, Максим Петрович, не хвались! Видал ваших, приезжали на мельницу — постромки из пожарной кишки, уздечки из мочала, а вожжи из фитилей. Тоже — зажиточные!

— Так это, может, одна пара на весь колхоз задержалась и как раз попалась

тебе на глаза!

— В аккурат три подводы ваших было на мельнице, и вся сбруя такая!

— Во-о!.. Максим Петрович! Что ж ты, брат, хвастаешь?

— Значит, поквитались? — смеется кто-то. — У нас бечевки, у них мочала!

— В расчете!

— Нет, не поквитались, — поправляет Дядюшкин-председатель. — Этим, товарищи, нельзя успокаиваться, если нашли у соперника прореху. Прореха на прореху — в расчете. Не так! Тогда поквитаемся, когда и у них и у нас будут кони как львы, сбруя — вся в бляхах; урожай — пятьдесят центнеров; овощей, фруктов — горы! Вот тогда скажем — в расчете.

Паша Кулькова обращается к завхозу «Красного Кавказа» Бутенко:

— Иван Григорьевич! Вы как понимаете: ваша обязанность только в кузню заглядывать, где инвентарь ремонтируется, да горючее возить? А о живых людях вы не беспокоитесь? Это вас не касается? Вы знаете, в каких условиях ваши стахановцы живут?

— А что такое? Ничего не знаю. Ты, Паша, на меня особенно не наваливайся, я же всего только второй месяц как заступил.

— Ничего! Не из Америки приехали! Тут живете, все видите. Как у вас Фрося Петренкова считается?

— Как? Стахановка.

— Лучшая стахановка! Я с ней соревнуюсь, была летом в ее звене, видела ее клещевину. Замечательная клещевина! А как вы Фросю отблагодарили? Вам же известно, что у них в семье она да мать-старуха, мужчин нету, — значит, надо помогать. Хата течет, ветер крышу сорвал, сарай завалился, корову некуда загнать. Что у вас, соломы нет на крышу, сарай не из чего слепить? Стыдно, товарищи! Не на мой характер! Я бы перешла в завхозову хату либо в председателеву, самоправно, и сказала: «А вы идите жить в мою, нехай вам за шиворот течет, раз вы такие, что не заботитесь о стахановцах!..»

Выступает еще раз Абросим Иванович Чмелёв:

— Я со всем этим согласный, что говорила комиссия о наших недостатках. Правильно на сто процентов! Очень приветствую я такие собрания. И Степановна правильно говорила, и Сергей — как тебя? — Васильич, хоть и молодой парень, а тоже толково подметил, почему у нас лошади худые. И насчет сбруи, что Максим Петрович сказал, тоже правильно. Чего там отказываться? Кожи лежат, гниют, а ездим черт-те на чем. Скоро уже будем вязать брички за хвосты лошадям. Ну, а Капитон Иваныч — этот уж обрисовал все до тонкости. Как в воду глядел! Подписываюсь под его словами! С одним только я не согласный… Как ты мог, Капитон Иваныч, сказать так: не волнуйтесь насчет первенства? Это твое выражение, я считаю, недопустимое. Как можно не волноваться? Есть ли такой человек на свете, чтобы не желал лучшего? Прямо совсем ты нас принизил, подсек под корень. Что ж ты хочешь, чтобы мы до веку такие вот речи слушали на собраниях? Плохое твое пожелание! А я скажу наоборот — придет время, будут люди приезжать к нам сюда, приветствовать нас, награждать. Да! Иначе и быть не может! Нажмем — и догоним вас! А то, может, и перегоним!

Деда поддерживают колхозники:

— Правильно!

— Пусть не зазнаются да почаще назад оглядываются, а то пятки оттопчем.

— И у нас народ работать умеет, дай только правильное руководство.

— Догоним!

На этот раз выступление деда чествует и оркестр.

— И еще не согласный я вот с чем, — почему меня сторожем поставили, — продолжает Чмелёв. — Тому председателю сколько разов заявлял и тебе, Николай Савельич, заявляю вот здесь, принародно, — сторожую только до весны. Так и знай. Занудился уже я на этой должности — звезды считать. Я еще не такой калека. Подыскивайте на мое место кого-нибудь из самых престарелых, а я пойду в бригаду. Капитон Иваныч! Товарищи маяковцы! Как говорится, нельзя только штаны через голову надеть, а то — все можно сделать! И наш колхоз передовым можно сделать. Надо только потрудиться крепко. Да самим вникать во все упущения. А лоботрясов, разгильдяев этих, которые ходу нам не дают, — по шапке!